Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая
Только во время Гражданской войны можно было наблюдать, как за интересы России яростно бьются немцы с различных враждующих сторон.
Постоянные изнурительные, пусть и победные бои стоили Деникину огромных потерь. На направлении главного удара армия была до крайности истощена. К 1 декабря 1919 года в госпиталях и лазаретах Дона и Кубани на излечении находились 42,7 тысячи раненых и больных солдат и офицеров. Сил не хватало, чтобы вывезти раненых с фронта. Смерть от гангрены стала повсеместной, санитарные потери ужасали. Вовсю свирепствовал сыпной тиф, выкашивавший целые подразделения сначала красных, а по мере продвижения белых к Москве — и их. Медикаментов не хватало.
В послереволюционной России в период между 1917 и 1921 годами от сыпного тифа погибло около 3 млн человек. В Белой Армии сыпняк скосил генералов Сильвестра Станкевича, Николая Иванова, Константина Мамантова, Владимира Селивачева (не успел перебежать к Деникину), начальник Марковской пехотной дивизии полковника Александра Блейша, политика Владимира Пуришкевича, философа князя Евгения Трубецкого, идеолога Белого движения Федора Крюкова, кубанского войскового атамана Генерального штаба генерал-майора Николая Успенского (в ноябре 1919 года сменил Александра Филимонова и через месяц умер). Сам «железный Степаныч» генерал Николай Тимановский с 18 пулевыми и штыковыми ранами от двух войн слег с тифом. Он долго не хотел поддаваться болезни, категорически отказывался эвакуироваться в тыл. Лечения не признавал и лечился так, как сам понимал это слово — пил спирт и ел снег, когда температура у самого зашкаливала за 40 °C. На таких «лекарствах» долго не протянул.
К концу осени на самом фронте протяженностью 1150 км числились 48 400 штыков и 22 000 сабель (реально это количество было меньше, командиры умышленно увеличивали штаты, надеясь на дополнительное довольствие). В то же время в тылу, при штабах и в различных учреждениях находились свыше 60 тысяч здоровых и откормленных солдат и офицеров.
Казнокрадство и дезертирство приняли гомерические масштабы. Приговоры судов просто не работали по этим вопросам. На фронте некому было затыкать дыры в то время, как в тылу все рестораны, кабаки и публичные дома были забиты «господами офицерами». Деникин отмечал: «Если много было «зеленых» в плавнях Кубани, в лесах Черноморъя, то не меньше «зеленых» — в пиджаках и френчах — наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Борьба с ними не имела никакого успеха. Я приказал одно время принять исключительные меры в пункте квартирования Ставки (Екатеринодар) и давать мне на конфирмацию все приговоры полевых судов, учреждаемых при главной квартире, о дезертирах. Прошло два-три месяца; регулярно поступали смертные приговоры, вынесенные каким-нибудь заброшенным в Екатеринодар ярославским, тамбовским крестьянам, которым неизменно я смягчал наказание; но, несмотря на грозные приказы о равенстве классов в несении государственных тягот, несмотря на смену комендантов, ни одно лицо интеллигентно-буржуазной среды под суд не попадало. Изворотливость, беспринципность вплоть до таких приемов, как принятие персидского подданства, кумовство, легкое покровительственное отношение общественности к уклоняющимся, служили им надежным щитом».
При общей дезорганизации тыла Белой Армии вполне вольготно чувствовало себя имевшее многолетний опыт большевистское подполье, с которым эффективно бороться не могла бессильная деникинская контрразведка.
Старая неприязнь армейских офицеров к царской жандармерии наложила свой отпечаток на наличие кадров столь необходимой во время «правильной» войны контрразведки. В свое время в среде военных офицеров не принято было подавать руки жандармам, приглашать их за стол и вообще они всячески презирались. Соответствующие парадоксальные в ходе Гражданской войны отношения сохранились и на Белом Юге. Как писал в июле 1919 года бывший начальник Петроградского охранного отделения и командир Отдельного корпуса жандармов генерал-майор Константин Глобачев: «…мне было сказано, что главком не может согласиться на прием меня в Добрармию, так как этому мешает «совокупность прежней моей службы по политическому розыску», то есть при царском режиме и за последнее время в Киеве и Одессе». После долгих обиваний порогов опытный профессионал смог получить-должность лишь в Главном управлении снабжения.
Бывшему директору Департамента полиции МВД генерал-лейтенанту Евгению Климовичу и подавно указали на дверь под предлогом того, что тот служил в Отдельном корпусе жандармов. Интересно, что и генерала Климовича и последнего начальника Московского охранного отделения полковника Александра Мартынова в 1920 году с распростертыми объятиями принял к себе в Крым барон Врангель. Как «пострадавших» от Деникина.
Личное недоверие к профессионалам сыска Деникина сыграло потом с ним злую шутку, ибо контрразведка была полна людьми, далекими от этой работы и арестовывавших лишь на основании личных суждений. Проведенной осенью 1919 года проверкой Контрразведывательного отдела Добрармии было выявлено, что в тюрьмах Харькова, Екатеринослава, Елисаветграда, Кременчуга и Полтавы лишь 13–15 % содержавшихся там арестованных были виновны в инкриминируемых деяниях. Остальные стали жертвами наветов, сведения личных счетов, ошибок, откровенной глупости, а то и явного вымогательства.
Как в сердцах признавался Врангель, «в контрразведке служило 80 % мерзавцев».
Одни из таких «мерзавцев» в ростовской контрразведке, доказывая свою «необходимость и незаменимость», придумали некую группу террористов, которая приехала из Харькова в Таганрог, чтобы совершить покушение на главкома. Естественно, что задержанные пятеро членов «боевого отряда» в контрразведке во всем «сознались» и были казнены по приговору донского полевого суда. Однако вскоре выяснилось, что «боевики» были чистой провокацией и казнены невиновные.
По словам Деникина: «За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период Гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское и терское правительства, наконец, даже… отдел пропаганды… Это было какое-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью».
Если уж сам белогвардейский генералитет так отзывался о службе, призванной охранять порядок и пресекать деятельность большевистского подполья, то можно себе представить, какой имидж у нее был среди обычных обывателей. Этот имидж бумерангом бил и по самому Деникину.
