Владимир Виноградов - Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране
Попросил снова позвонить в МИД, узнать домашний телефон одного из заместителей министра – Хагу, который как будто с вниманием всегда относился к нам. Телефон дали, но дома слуга (!) промямлил, что Хагу нет дома, а номер телефона, где он находится, сообщить не может (ясно: кутит где-то). После некоторого напора (как хорошо, что мои сотрудники, Женя Островенко и Николай Козырев, так хорошо говорят по-персидски!) слуга выдал номер. Позвонили, попросили Хагу. Трубку для разговора я взял сам (говорили на английском языке). Объяснил, что имею исключительно важное и срочное поручение для передачи именно сегодня в личной беседе с Хомейни. Понимаю, что время близится к полуночи и имам в Куме, но в жизни бывают неожиданные и чрезвычайные ситуации. Как быть?
Хагу, немного подумав, сказал, что встречу с Хомейни он, конечно, не может устроить – поздно, а официальное разрешение на поездку в Кум даст. Это было уже что-то. Я горячо поблагодарил Хагу и обратился с дополнительной просьбой: прислать несколько вооруженных охранников (пасдаров – «стражей исламской революции») – ведь ночь, кругом патрули, ехать долго. Сказал, что мы поедем на двух машинах. Заместитель министра обещал выполнить просьбу.
Через минут двадцать прибыли трое бородачей с автоматами. К этому времени мы уже собрались в дорогу. Был третий час ночи.
На улицах полная темнота, никакого движения. Мертвый город. Фары иногда высвечивают патрули. Пришлось поставить советский флажок, как всегда. Очень тревожно: нет-нет и где-то затрещат выстрелы. Едем с включенными фарами и освещенным салоном – так посоветовали пасдары.
Выбрались на шоссе, та же мрачноватая картина. Пытаюсь по автомобильному радио поймать какую-нибудь иностранную радиостанцию. Ловятся, но новостей об Афганистане нет. Пока едем, обдумываю план кажущейся невозможной беседы с Хомейни, представляю себе его вопросы, свои ответы. Конечно, не может быть и речи прочитать ту сухомятину, которую закавыченной прислали из Москвы, там не учитывается ни характер собеседника, ни обстановка, ни условия, в которых приходится выполнять поручение. Все это посол должен будет взять на себя. На то он и посол.
А отношение к Афганистану в Иране сложное. Особой дружбы исторически не было. Были войны: то побеждали иранцы, то афганцы. Есть спорные вопросы, например, о ресурсах реки Гильменд. В Иране прививалась нелюбовь к афганцам. Многие иранцы всегда считали себя во всех отношениях выше афганцев – это низшая раса. Тому способствовало и то обстоятельство, что в шахские времена до 900 тысяч безработных афганцев искали себе заработка в Иране на самых черных работах. А у каждого афганца по национальной традиции за голенищем сапога нож. Часто грабежи и убийства сваливали на афганцев. Во время моей работы в Иране было несколько случаев самосуда толпы над афганцами – их вешали на столбах, как разбойников.
Шах в разговорах со мной всегда с легкой иронией говорил об Афганистане. Когда в 1978 году произошла в Кабуле апрельская революция, шах встревожился. В беседе допытывался у меня: что за люди пришли к власти, что правительство Дауда прогнившее и должно пасть – он в этом не сомневался и, видимо, желал. Но кто эти новые люди? Говорят, они левые, марксисты.
Я спросил шаха, почему он волнуется, если пришли к власти левые, ему-то что.
«Как что? – чуть не вскричал шах. – Ведь вам тогда до теплых морей остается каких-то 400 километров, и завещание Петра Великого будет выполнено. А это ведь Пакистан, я его в обиду не дам!»
Пришлось рассказывать шаху историю о фальшивом «завещании» Петра I, заодно заметил: не надо волноваться, ведь вы всегда говорили, что всегда спокойны за северные границы Ирана – там коммунистический Советский Союз. Теперь не надо будет заботиться и о восточных границах – там, как вы говорите, «левый» Афганистан. Шах криво улыбнулся шутке…
…Уже рассветало, когда показались золотые купола мечетей Кума. Далеко при подъезде к городу дорога перегорожена металлическими бочками с песком – первый контрольный пункт. Выбегают из будки бородачи с автоматами, удивленно смотрят на красный флаг. Наши бородачи предъявляют свои документы, объясняют: советский посол едет по срочному делу к имаму.
Нас не торопятся пропустить. Куда-то бегут гонцы, возвращаются. Нам разрешают ехать. Через километр та же история. Так через 5 или 6 кордонов, передавая нас один другому (советский посол едет к имаму!). Мы подъехали довольно близко к улочке на окраине, где небольшой домик Хомейни. Дорогу туда мы знали хорошо: бывали несколько раз. Здесь нас плотно окружили стражники, подбежавшие от костров, где они грелись всю ночь. Дальше ни за что не хотели пропускать. И слышать об этом не хотели. Их командир спросил меня: разве я не знаю, что имам спит? Я посмотрел на часы – было половина седьмого утра. Нет, сказал я, имам уже встал полчаса назад и готовится к молитве (распорядок дня Хомейни мы хорошо знали). Командир опешил от нашей осведомленности. Тогда, не теряя времени, я попросил пропустить в канцелярию имама – в домик напротив резиденции – Островенко: он там все объяснит заведующему канцелярией, а мы будем ждать здесь. Нехотя командир согласился. Женя ушел вместе с охранниками.
Ждали мы его минут сорок. Наконец он вернулся, сказал, что начальник канцелярии страшно удивился, сказал, что имам не принимает, но после долгих переговоров согласился на то, чтобы посол пришел в канцелярию. Возвращаясь к нам, Женя заметил, что начальник канцелярии, поддерживая руками свое длинное черное одеяние, побежал, шлепая босоножками, через улицу в дом Хомейни.
Мы пришли в канцелярию. На полу на расстеленных красных паласах сидели вооруженные охранники, пили чай. Они очень вежливо пригласили нас присесть, угощая чаем в маленьких пузатеньких стаканчиках. Отказываться было нельзя – уж очень большой добросердечностью веяло от них. Сквозь широкие стекла окон был виден домик Хомейни – прямо напротив через узкую улочку.
Через полчаса вошел явно недовольный начальник канцелярии, сказал, что имам примет. И ушел. Прибежал через десять минут, делая руками знаки – скорей, мол.
Мы вошли в дом Хомейни. Сняли, как водится, ботинки перед входом в приемную комнату. Вошли в нее. Здесь все как обычно: никакой мебели. У одной из стен на полу белое в голубую клеточку байковое одеяло, сложенное вдвое. Это место, где сидеть имаму и мне.
Минуты через две появился Хомейни. Мы поздоровались легким поклоном, руки он никому не подает, только при первой моей встрече с ним было рукопожатие. Жестом руки пригласил сесть. Глаза настороженные, мохнатые брови угрюмо сдвинуты, и как-то не вяжется с настороженным видом черная чалма, немного сбитая на затылок – в спешке, видно, надевал.
