Борис Кушнер - Учитель
На конференциях мы часто сочиняли за незамысловатым вечерним столом Справки (именно так, с большой буквы) друг для друга, в которых изысканным бюрократическим языком и с привлечением местных реалий утверждалось безукоризненное поведение такого-то и такого-то участника конференции. Справки подписывались всеми присутствовавшими и предназначались для предъявления домашним. Характерно, что А.А., саркастически улыбаясь, не подписывал мои Справки… Развлечение это, конечно, эзотерическое, вне узкого круга вовлечённых не слишком понятное. Но всё-таки зацепка для памяти… У меня сохранилось несколько таких пародийных документов, сегодня больно видеть подписи друзей, которых уже нет в этом мире… Как смеялись мы все вместе тогда… Что же, закат — самое хорошее, но и самое печальное время для воспоминаний о рассвете…
Органической частью личности Андрея Андреевича были его стихи, о существовании которых я узнал в середине шестидесятых годов. Тогда же мне довелось впервые услышать их в авторском исполнении. Стихов было немного, но они были в высшей степени оригинальны. Андрей Андреевич обладал великолепным языковым слухом. Для музыки его стихов характерны короткие открытые слоги, интуитивное ощущение красоты русских гласных. Всё это неподражаемо передавалось авторским исполнением, образуя редкостный по целостности артистический феномен. Недавно математик Дмитрий Бураго опубликовал подборку марковских стихов в журнале «Звезда» (№ 12, 2001)[76]. Во вступительной статье к этой публикации, за которую ему благодарность и поклон, он, в частности, пишет: «Сохранилась кассета с записью Маркова, читающего свои стихи — в манере, напоминающей отчасти Галича и чуть-чуть Вертинского». Думаю, что публикатор слушал запись, выполненную мною… Сколько воспоминаний связано для меня с этой записью! Будучи Поэтом по всем измерениям Души, Андрей Андреевич сохранил и в преклонном возрасте способность к романтическим увлечениям, и таковые его несомненно вдохновляли. Здесь можно вспомнить о его знаменитых предшественниках, скажем, Гёте и Борисе Пастернаке. В начале семидесятых годов А.А. чувствовал себя молодо и полётно, его привлекали наши вечеринки с их затягивающимися далеко за полночь дискуссиями, песнями и просто разговорами… На одном из таких собраний он читал, в частности, свой великолепный перевод Нобелевской речи Камю. Не знаю, сохранилась ли рукопись в архиве Маркова… Перевод произвёл на меня сильное впечатление в отличие от самой речи, которая мне показалась очередным примером пустого красивоговорения, характерного для парадных церемоний. Жаль, что уже не воспроизвести последовавшей дискуссии, продолжавшейся почти до утра… В таких обстоятельствах Андрей Андреевич с удовольствием откликался на наши просьбы прочесть свои стихи. Исполнения эти были незабываемы. На одно из таких собраний 14 июня 1971 г., на сей раз в доме моего однокурсника, также ученика Маркова Н.В. Петри я прихватил громоздкий катушечный магнитофон «Яуза-5», перед микрофоном которого Андрей Андреевич и прочёл ряд своих стихотворений. Дело было уже глубокой ночью, и на плёнке, кажется, можно различить возмущённый стук в стену разбуженных соседей… Увы, события исторические часто вступают в противоречие с нашими ежедневными делами… Впоследствии копии этой записи распространялись среди учеников и коллег Маркова, делались переписи с переписей и т. д. по всем законам пленочного Самиздата. Вероятно, именно одну из таких переписей можно услышать на сайте петербургского отделения математического института РАН http://logic.pdmi.ras.ru/Markov/zvuk/.
Не могу согласиться с Дмитрием Бураго, сравнившим, пусть и «отчасти», чтение Маркова с манерой Галича. Полагаю, что эти две личности были творческими противоположностями. Это относится и к декламационной стороне их творчества. Марков не имел ничего общего с несколько тяжеловесной, земной, на трагические современные реалии настроенной песенностью Галича. Я всегда чувствовал за нею кожаную куртку, несколько преувеличенную, подчёркнутую мужественность, слегка в духе Джека Лондона (то же можно сказать и о Высоцком), атмосферу, в которой, скажем, бутылка водки со стаканами вокруг куда уместнее вина и бокалов. Разумеется, говорю всё это только чтобы подчеркнуть разницу культурных слоёв, культурных ниш, отнюдь не желая как-либо принижать размер и значение художественных личностей Галича (и, раз уж к слову пришлось, Высоцкого). Речь идёт о разных типах артистичности. Но вот сравнение с Вертинским, сделанное Бураго, по-моему, более удачно. Есть что-то неуловимо общее между элегантной, самозавершённой и самодостаточной, обаятельно капризной и даже кокетливой артистичностью Вертинского и «сценической» манерой декламации Маркова. Пожалуй, есть что-то общее даже в их почерке. Мне вспомнилась сейчас могила Вертинского[77], камень, на котором выполнена его подпись, артистическая в каждой своей букве. Вероятно, к этому типу изысканного артистизма можно было бы отнести, при всех различиях творческих индивидуальностей, скажем, Игоря Северянина и Константина Бальмонта (и для них красота, музыка стиха имели решающее эстетическое значение).
Сюжеты марковских стихов были, как правило, необычны, в них непринуждённо переплетались реальное и воображаемое. Можно заметить и склонность к декоративной, скажем, испанской атрибутике. Вполне различима сатира в адрес учёной братии. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне приходит в голову Булгаков, «Мастер и Маргарита». Мефистофельское начало, как я уже писал, было отнюдь не чуждо Маркову, и саркастический юмор его стихов очевиден любому читателю. Можно отметить ясность метров, экономную лаконичность. Андрей Андреевич, в отличие от многих модных сегодня версификаторов, знал цену и вес каждого слова. Вот два стихотворения А.А. Маркова:
ВЕЧНЫЙ ПЛАМЕНЬ
Смешная утварь — голова.
Она, как тыква, изощренна.
Как полуночная сова,
она остра и извращенна.
Разбита мира скорлупа,
и кротким некуда деваться.
Смешная доля у клопа: плясать, кусать и издеваться.
Пусть он приплюснут и вонюч,
и слеп, как крот, и глух, как камень,
но в сердце у него живуч неугасимый яркий пламень.
ГИППОМОНАДА
Черная гиппомонада вышла из бездны времен и говорит, что не надо ей ни гербов, ни знамен.
Черная гиппомонада вышла из дали веков и говорит, что не надо ей ни вождей, ни полков.
Черная гиппомонада вышла из чащи лесов и говорит, что не надо ей большинства голосов.
Черная гиппомонада вышла на берег одна.
Ей не нужна канонада,
ей ненавистна война.
Черная гиппомонада бодро бежит без подков,
и ничего ей не надо,
кроме жиров и белков.
В обоих случаях за парадоксальностью сюжетов, за иронией очевидно горькое размышление о жестоком времени, о моральном несовершенстве человека…
