Петроний Аматуни - На крыльях
* * *
... Инструктор Апишанский принял группу своих новых курсантов и накануне первого лётного дня собрал их всех, чтобы побеседовать и познакомиться с теми, кого он обязан был обучить сложному искусству полёта.
Каждому он неизменно задавал вначале один и тот же вопрос:
— Что привело вас в лётную школу?
Когда очередь дошла до Ильи, он лукаво посмотрел одним глазом на инструктора, усмехнулся и полушутя-полусерьёзно ответил:
— Страх.
Апишанский удивленно приподнял брови, пристально посмотрел на Илью:
— Курсант Дорохов, я не понимаю вас. Объясните подробнее...
Тогда Илья в том же тоне, но откровенно, потому что человек, обманув инструктора — обманул самого себя, рассказал о своём единственном в жизни полёте с Лазаревым.
Апишанский всё понял, он был хорошим педагогом и уважал людей.
— С таким человеком, как вы, я встречаюсь впервые, — сказал он. — Но то, что вы так о себе говорите, свидетельствует о вашей смелости. По программе мы должны сперва сделать с каждым из вас обычный ознакомительный полёт по кругу, без всяких фигур. С вами же, Дорохов, я предлагаю сперва слетать на высший пилотаж. Полетим?
— Полетим!
... Утром следующего дня они вдвоём садились в самолёт. Илья нервничал. Это заметил и Апишанский, но не проронил ни слова.
Илья, стараясь сохранять самообладание, влез в кабину, на мгновение мягкое сиденье показалось ему электрическим стулом, но тут же отогнав от себя эту неприятную мысль, он привязался ремнями, присоединил к металлическому уху в шлеме резиновый шланг переговорного устройства, отчётливо и громко доложил:
— Товарищ инструктор, курсант Дорохов к полёту готов!
Апишанский запустил мотор и порулил на старт. Взлетев и установив самолёт в угол набора высоты, он продолжал обдумывать свои предстоящие действия.
«Сейчас Дорохов, — размышлял инструктор, — конечно, ожидает, что я его «закручу» и готовится вторично пережить страх. Следовательно, я должен поступить наоборот: показать ему образцовый пилотаж высшего класса. Произойдёт обратная реакция. Так-с... Ну, что же, Апишанский, потрудитесь пилотировать как можно умнее и изящнее. Это вам потруднее соревнований: надо вдохнуть в молодого человека смелость! Взялись...»
— Делаю глубокие виражи, — сказал он. — Держитесь слегка за управление и наблюдайте за моими действиями. Значит, сначала мы увеличиваем скорость полёта на десять километров в час...
... Они крутились в зоне около тридцати минут. Это был поистине такой красивый пилотаж, что не только курсанты, но и остальные инструкторы и командиры с нескрываемым наслаждением наблюдали с земли за полётом. Самолёт плавно описывал в небе одну фигуру за другой, и даже самый придирчивый и понимающий наблюдатель не мог обнаружить в пилотаже ни одной ошибки. Так пилотируют обычно только старые школьные инструкторы.
Илья же был на седьмом небе от счастья: страха в его душе не было ни соринки! Он сейчас не просто сидел кулём в кабине, а слушал объяснения Апишанского, осмысленно воспринимал каждую фигуру целиком и даже по отдельным её элементам. Он понимал всё, что происходило вокруг него, и тоже наслаждался мастерством пилотирования Апишанского...
— Будучи студентом первого курса, — как-то рассказал мне мой приятель-врач, — я случайно присутствовал на операции. Не прошло и десяти минут, как в глазах у меня потемнело, и мой собственный галстук вдруг превратился в пузырёк с нашатырным спиртом... Потом, когда я прослушал курс хирургии и пришёл на практику, обмороков со мной, конечно, больше не случалось. Знания сделали меня смелым, а опыт — стойким и уверенным!
... Примерно, то же самое произошло и с Дороховым. Летая с Лазаревым, он был в лётном деле дилетантом, но, когда Илья летел с Апишанским, он был уже курсантом, разбирался в механике высшего пилотажа и потому чувствовал себя сильным и смелым.
После полёта возбуждённый Илья лихо выпрыгнул из кабины на твёрдую землю, обвел взглядом подбежавших товарищей, посмотрел на инструктора и — вопреки всякой субординации — показал ему вздёрнутый к небу большой палец.
Апишанский улыбнулся и крикнул:
— Следующий!
... С той поры Илья Дорохов стал авиатором. Не по щучьему велению, а после целого года учебных полётов, не сразу мастером, а сперва и подмастерьем. Много бывало и неприятного в его трудной курсантской жизни, но в том красивом полёте с Апишанским будто кто-то выбил из Ильи навсегда сомнение.
* * *
Был тогда Илья очень нетерпеливым юношей...
Окончив лётную программу и получив назначение в Ростов-на-Дону, он с такой скоростью обегал все необходимые отделы штаба школы, так настойчиво и дипломатично «нажимал» на писарей и начальников, что за день управился со всеми делами, достал на вокзале билет и вечером уже сидел в вагоне скорого поезда. Летать, скорее летать!
Но поезд, как нарочно, полз до Ростова медленно, будто улитка, на станциях простаивал невероятно долго и даже звук паровозного гудка, казалось, двигался в воздухе не скорее пешехода.
Подверглись сомнению и новенькие ручные часы, купленные недавно: разве можно поверить их регулировке, если в каждом часе Илья легко насчитывал добрую сотню минут... Но, сверив их с часами соседей, Дорохов с грустью убедился, что в ОТК часового завода — увы! — работают люди добросовестные. А когда, измученный ожиданием, крепко уснул, — поезд подошёл к Ростову.
Вопреки ожиданиям, в ростовском авиаотряде, хотя и встретили молодого пилота приветливо, особенно не спешили с предоставлением ему работы.
Только начальник финансовой части и кассир действовали оперативно, все же остальные... Да что тут говорить! Человек, можно сказать, лётчик, и отныне ветры, туманы и прочая «мура» ему нипочём; он жаждет полётов, а в отряде медлили с его оформлением и даже заставили тренироваться и пройти процедуру, обязательную для молодых пилотов, которая называется «ввод в строй». Обидно, разумеется, тренироваться, когда душа жаждет выполнения отрядного плана!
Задания на полёты давайте ему, а не тренировку!
Но чаяния молодых пилотов, как им порой кажется, противоположны желаниям начальства, что день и ночь. Закончена и тренировка, командир написал в лётной книжке звучную фразу: «Разрешаю самостоятельные полёты на почтовых трассах», но Дорохова всё ещё «выдерживают» на земле, как молодое вино в подвалах, присматриваются к погоде, оценивают силу ветра.
А что ему ветер?
Отчаянию Ильи не было предела. Он в нетерпении ежеминутно маячил на глазах командира, ожидая задания, и готов был вылететь в самых рискованных условиях, нежели слоняться без дела на земле, когда другие летают.
