Игорь Акимов - Без риска остаться живыми
— Эссен… Эссен зиер буттерброт.
Опять этот русский! Он снова внес сумятицу в только что начавшие выстраиваться мысли своим старательным произношением, и Отто не сразу сообразил, что ему предлагают съесть бутерброд, а не «ваше масло и хлеб».
Проклятый русский!.. Он не дает сосредоточиться!
Надо взять себя в руки.
Да! Но почему этот лейтенант не скомандовал им «руки вверх!»?..
Ветер толкнул форточку, и шум и плеск падающей потоками воды стал настолько явственен, что Отто чуть не подскочил.
Дождь! Ну конечно же, идет дождь, ливень хлещет, и русский не хочет их конвоировать сквозь эту водяную стену, где шаг-другой в сторону — и тебя уже не отыскать.
Так вот откуда этот звук льющегося стекла! Теперь все стало на свои места… Русский прав. Случись все наоборот, Отто тоже не стал бы вести пленных под проливным дождем.
Он сделал вид, что смысл сказанного русским только сейчас дошел до него, и выдавил из себя улыбку:
— Данке… Данке шён…
Взял свой бутерброд, взял нож и аккуратно расправил по хлебу масло. В самом деле, почему бы ему и не закусить, если ему это предложили? Он старательно жевал хлеб — медленно-медленно, выгадывая время.
Спокойствие, Отто, спокойствие! Кстати, где Курт? Неужели они убили его? А если нет? А если он вдруг появится сейчас, сориентируется — и нападет на них с тылу… Тогда глы еще поглядим, чья взяла!
Хотя Иван Хлопин и укрылся под навесом крыльца, ветер время от времени срывал летящие с крыши ливневые потоки и швырял их в лицо. Мелкие струйки текли с капюшона масккостюма по лбу, скапливались на бровях и просачивались на ресницы. Смотреть было трудно, и Хлопин все время вытирал пальцами глаза. За три года окопной жизни Иван привык к тому, что война не считается с погодой, и научился приспосабливаться. Вот и сейчас он нашел выход: откинув капюшон, Иван снял пилотку, сложил ее вдвое, приложил ко лбу и, натянув капюшон таким образом, чтобы передний край его проходил как раз по пилотке, затянул шнурок. Теперь капюшон нависал надо лбом этаким козырьком, и вода не могла уже попасть в глаза. Крупные капли расплескивались фонтанчиками на гладком крашеном полу крыльца и стекали к самому краю, образуя лужицу возле нижней планки перил. Хлопин покачал головой и одобрительно чмокнул языком. Крепкий тут, видать, хозяин, ежели и крыльцо прошпаклевано… Вот только нижнюю-то планочку надо бы на колодочки поставить — в ту щелку вода бы стекала…
Иван не думал о том, что происходит там, за дверью, хотя он и успел заметить фрица. Там тихо, значит, порядок, значит, лейтенант Пименов что-то придумал. А как же иначе?
Хлопину нравился этот негромкий лейтенант, хотя всех немного смущало то обстоятельство, что новый командир ко всем обращался на «вы». И дело было вовсе не в том, что лейтенант прибыл в дивизию недавно, — другие на второй день переходили на «ты», а некоторые и вовсе с первого дня обращались к первому попавшемуся: «Эй, ты, ну-ка сбегай к старшине…» Пименов же говорил «вы» уверенно и обыденно, словно бы другого обращения вообще не бывает, говорил так, что не возникало отчуждения, — наоборот, у того, к кому обращался лейтенант, где-то в глубине души возникало неосознанное чувство благодарности к нему и уважительности по отношению к самому себе…
За спиной скрипнула дверь, Хлопин обернулся и увидел старшину. Тяглый объяснил, что где-то здесь болтается еще один немец.
— Ты его сразу не окликай… Допущай до себя, а там… — старшина изобразил руками. — Если што — крутани его легонько…
Он еще минуту постоял, посмотрел на лужицу у крыльца и негромко бросил:
— Вона, пузырями пошел… Зараз сыпанет напоследок и конец ему…
Шаркнул подошвой по гладкому настилу крыльца — не скользко ли, повернулся и, шагнув в полутьму коридора, закрыл за собой дверь.
Ливень действительно припустил еще сильней, минут пять барабанил по козырьку крыльца, потом сразу сник, пошел реже и реже. Хлопин шагнул к перилам: а ну как не сразу схватишь фрица — сиганет с крыльца, тогда лови его!.. То, что он будет «хватать» фрица, а не фриц его, у Хлопина не вызывало сомнений: первое — тот ничего не знает, второе — без оружия, а что касаемо сноровки, про это Иван даже не думал. Он был высок и тощ — тощ до такой степени, что каждый раз, как только выпадал случай помыться в баньке, Стахов, глядя на раздевающегося Хлопина, непременно проезжался по его адресу:
— Жадера твой батька — из материала на одного двоих сделал, а тебя уж не иначе как из обрезков смастерил… — Он намекал на то обстоятельство, что Иван был третьим ребенком в семье. В другой раз Стахов рассказывал хохочущим разведчикам целую историю о том, как в театр пришли солдаты смотреть спектакль. Посмотрели, мол, они спектакль, дали команду строиться, а старшина рыскает по театру — Хлопин куда-то подевался. Заглянул в костюмерную, а там на распялке обмундирование сушилось — пьеса про войну была. Старшина хвать за рукав:
— Хлопин, «выходи строиться!» команда была!.. — Ну и поволок в строй.
Хлопин обычно не отвечал на его наскоки и только однажды, когда Стахов его допек, огрызнулся. Тот как-то, в очередной раз глядя на Ивановы выпирающие кости, поведал всем, как однажды путешественники, чтобы откупиться от людоедов, отдали им Хлопина. Людоеды сочли это смертельной обидой и вернули его обратно, говоря, что они, хоть и людоеды, но такие мослы у них только собакам отдают…
Иван швырнул в обидчика мыло и сердито пробурчал, что если уж Стахов попадет к людоедам, то его надолго хватит — одним языком можно целый людоедский колхоз накормить…
Однако был он невероятно жилист и обладал такой хваткой, что, когда кто-либо пытался с ним в шутку бороться, мгновенно оказывался на полу…
Дождь перестал, и только с крыши еще падали тоненькие струйки. Хлопин услышал, как за углом захлопали чьи-то шаги, и тут же из-за стены вывернулся немец, втянувший голову в плечи. Он даже не глянул на Ивана и, взбежав по ступенькам, толкнул дверь в коридор. Иван кинулся было за ним, но увидел, как тот влетел в комнату и остановился — помощь Хлопина была не нужна.
Смутная надежда, возникшая в душе Отто Кремера, умерла, не успев оформиться. Он понял, что появление Курта ничего не изменит в этой ситуации что мог невооруженный Курт? Ничего не мог!..
Кремер с каким-то даже оттенком сострадания следил за Куртом, который еще ничего не понял. А Курт, мельком оглядев присутствующих, посчитав их своими, оживленно потирал руки. Взгляд его был устремлен на стол, где стояла бутылка со шнапсом и аппетитно розовело копченое сало. Курт еще раз потер руки и выжидающе поглядел на Отто, всем своим видом показывая, что неплохо бы пропустить несколько глотков. Но никто даже не шевельнулся, чтобы налить ему, а лейтенант смотрел как-то странно и пристально, так что Курт подумал, что у него не в порядке обмундирование. Он оглядел себя — может быть, забыл застегнуть ширинку? Но ширинка была застегнута, и он обиженно отвернулся. Стараясь, однако, не показать обиду, он преувеличенно весело обратился к одному из вновь прибывших:
