Ивлин Во - Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965
Вторник, 9 сентября 1924 года
В доме появилась некая Эмма Рейбен, единокровная сестра матери, отчего жизнь сразу же сделалась совершенно невыносимой. Не могу ни писать, ни думать, ни есть – так ее ненавижу.
Вчера из-за настойчивости матери подвергся тяжкому и унизительному испытанию – был сфотографирован. В офисе на Нью-Бонд-стрит под вывеской «Свейн» предлагалось сфотографироваться бесплатно. Худшей фотографической конторы не сыскать, думаю, во всем Лондоне. Сначала пришлось полчаса ждать в приемной с гигантскими снимками королевской семьи по стенам. Затем завели в студию, где отталкивающего вида человечек из кожи вон лез, чтобы быть со мной ласковым, а двое его подчиненных устанавливали тем временем свою дьявольскую аппаратуру. Ни минуты не сомневаюсь, что фотография получится устрашающей.
Поужинал с Дадли Кэрью за его счет в «Превитали» и вместе с ним пошел на галерку в «Ковент-Гарден» на премьеру сезона Анны Павловой. Места – хуже не бывает: чтобы хоть что-то увидеть, смотреть приходилось стоя. Сама мадам Павлова была, разумеется, выше всяких похвал, балет же «Дон Кихот» большого впечатления не произвел. Огромное удовольствие получил от совсем короткого китайского танца; имена исполнителей, увы, забылись.
Забавно: среди посетителей галерки никогда еще не видел столько отталкивающих лиц. В баре мне попался какой-то юный иудей в сандалиях, о его внешности впору сочинить целый роман.Пятница, 19 сентября 1924 года Сегодня начинаю новую жизнь: бедность, целомудрие, послушание [102] . Мать покупает собаку.
Воскресенье, 21 сентября 1924 года
Материнский пудель и в самом деле обворожителен. Он в центре внимания всей семьи. Сегодня утром вместе с родителями причастился в церкви Святого Албана. Перед началом церемонии отец суетился и то и дело рыгал.
Последние два дня работал над книгой. Едва ли она очень уж хороша.Понедельник, 22 сентября 1924 года
Сегодня первый раз ходил в Хитерли. Географию всей школы я пока еще не изучил, но побывал в двух студиях, конторе и коридоре, где вешают пальто и шляпы. В отличие от Слейда [103] , атмосфера здесь куда менее официальная, что отрадно. По стенам обеих студий развешаны скелеты, картины и доспехи. Мне вручили альбом с папиросной бумагой и (к моему удивлению) карандаш ВВВ и отправили в студию на первом этаже рисовать худого, абсолютно голого, если не считать сумки на гениталиях, мужчину, сидевшего на стуле нога на ногу. Сделал небольшой любительский набросок, за который добросердечный Мэсси меня похвалил. Он – директор школы и, безусловно, не враг бутылки: нос над белой бородкой у него лилового цвета, да и рука дрожит так, что, когда он что-то рисует, мел у него в пальцах крошится. И тогда девушки начинают хихикать.
Девушек здесь полно – в основном это дурно воспитанные гурии в цветастых комбинезонах. Рисуют очень плохо и куда больше интересуются молодыми людьми, те же помешаны на заработке, а потому мечтают об иллюстрациях в «Панче» или заказах на рекламу. Что-то сомневаюсь, чтобы я с кем-нибудь из них сошелся.
Пообедал в «Превитали», ел минестроне и сыр, ощущая на себе откровенно презрительный взгляд нового официанта, после чего вернулся в школу, где уже началось занятие по «быстрому наброску», – необычайно забавно. Моделью служила совсем еще юная девица с очень изящным телом и выражением лица, какое бывает у Хью Лайгона [104] , когда тот мертвецки пьян. Не вертись она, цены бы ей не было.
Рабочий день завершился в четыре часа пополудни.Вторник, 30 сентября 1924 года
Утром рисовал с таким наслаждением, что после обеда решил в школу не возвращаться. Вместо школы отправился в музей Соуна в Линкольнз-Инн-Филдз, где увидел немало интересного. Куратор, судя по всему, больше всего гордится выставленным в цоколе старинным саркофагом, мне же куда больше понравилось освещение в залах, а также такие нелепые экспонаты, как Ковчег Шекспира на втором этаже и Ковчег Английского банка в кабинете. Есть у них несколько подлинных Тёрнеров и Хогартов; серии «Путь повесы» и «Выборы» подкупают продуманной композицией, но как живопись и та и другая никуда не годятся. Вместе со мной ходила по музею какая-то пара из Доминионов – что он, что она как в воду опущенные. Интересовали их исключительно подписи под картинами. Они прониклись славой Уэмбли, однако, уходя, мужчина обронил: «Как это ни удивительно, но здесь очень много такого, что ничуть не лучше нашего». Чему-то он, стало быть, научился.
В тот же вечер с отцом – на «Горбуна собора Парижской Богоматери». Пышность, садизм. Засим домой.Барфорд [105] ,
воскресенье, 9 ноября 1924 года
Приехал в пятницу к ужину. День перед отъездом провел довольно бессмысленный: писал письма, укладывал чемодан, ходил с Шелковым Биллом в кино. Дом такой же, как был, по комнатам снуют привидения. Миссис Грэм стоит посреди спальни отсутствующего сына и с лицом озадаченного архангела в благородном гневе понапрасну бьет гигантскими крылами. Нора (миссис Фентон) воцарилась в доме на правах компаньонки на то время, пока ее друг не получит высочайшего соизволения на брак от его святейшества епископа Рима. В субботу утром свозила меня на рынок в Лимингтон, и по дороге я не без грусти взирал на пабы, в которых нам с Аластером не раз доводилось выпивать. Вчера, в семь утра жена садовника была призвана на небеса и без всякого предупреждения преставилась. Как следствие, возник некоторый переполох: внезапная смерть требует вскрытия, расследования и прочих подобных ужасов. Тела нельзя трогать, а поскольку в коттедже всего одна кровать, бедный садовник подвергся чудовищному соблазну некрофилии. Сеттер Аластера вытянулся в длину и заметно растолстел; мил, однако, по-прежнему.Воскресенье, 30 ноября 1924 года
Неделя выдалась тихой: каждый день ходил в Хетерли, вечерами сидел дома. Почти каждый день, не пожалев 6 пенсов за вход, посещал Национальную галерею, где мне нравятся все больше и больше картин. «Открываю для себя» Веласкеса, Рубенса и Пуссена. Пуссена, впрочем, – в наименьшей степени.
С Теренсом – он вдруг объявился в «Восходе солнца» – ходили вчера на «Грозные тени». Фильм великолепный.
Громкий скандал: некая миссис Робинсон изменила мужу с персидским шахом. Замешанные в этом скандале – подлецы все до одного. У Робинсонов даже свидетелем на свадьбе был карточный шулер.Понедельник, 8 декабря 1924 года <…> Прихожу в себя после крупной пьянки. Вечером того дня, о котором уже писал, выпивал с Алеком, Теренсом и Ричардом Грином [106] . Спустя ровно неделю вдруг сорвался и поехал в Оксфорд; поезд – хуже некуда: останавливался на всех станциях без исключения. Прибыл в 10.30 и на такси на Сент-Олдгейт 31. Когда приехал, веселье было уже в самом разгаре. Мы с Билли достали ремень и выпороли Тони. Все были пьяны в стельку, за исключением, как ни странно, меня. Назавтра переехал на Бьюмонт-стрит 40, где сделал искрометную алкогольную карьеру. День тихо просидел в кинематографе, зато вечером ужинал с Клодом, Элмли, Теренсом, Кристофером Холлисом и жалкой пьянчужкой Макгрегором, а до этого осушил с Клодом в «Джордже» целое море коктейлей. Не доужинав, Клод, Холлис и я сначала нанесли визит многочисленным пабам, а потом, после разнообразных, мало пристойных похождений, «приземлились» в «Лицемерах», где шла еще одна пьянка. Бедняга Макгрегор, переспав с какой-то девицей, рухнул навзничь с лестницы, с самого верха, – я уж думал, костей не соберет. На следующий день сначала все утро пил, переходя из паба в паб, а потом пригласил пообедать в «Клуб новой реформы» [107] Джона Сатро, Холлиса, Клода и Альфреда Даггена. Может, и кого-то еще – не помню. Ничего не ел, зато пил вволю и, в конце концов, сцепился с президентом клуба («Клуб святош». – А. Л. ) – нелепым существом по имени Коттс, и тот исключил меня из числа членов клуба. Потом мы с Альфредом взялись за двойное бренди и надрались так, что ноги перестали меня слушаться. Отнес меня в Вустер, где я вывалился из окна, а потом впал в беспамятство, приходя в себя, только когда начинал блевать; блевал часто, но целенаправленно. Ужинал четыре раза в разных местах; в Вустере, помню, пил в какой-то комнате – не знаю в чьей. Протрезвел только в среду. <…> А на следующий день, совершенно разбитый, спустив столько, что и за два месяца не заработаешь, вернулся в Лондон. <…>
