Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3
Мы очень тонко пообедали. Повар у д'Андремона был великолепный. Я открыл для Генриетты фрианде[6], венгр наслаждался и я получал удовольствие от обоих. Пробуя вина нашего хозяина, мы прекрасно пообедали. Мой молодой наемный слуга понравился мне тем, с каким уважением он относился к своей матери, впрочем, как и остальные. Жанетон, его сестра, работала вместе с француженкой. Они уже пообедали.
На десерт я увидел торговку бельем вместе с двумя другими женщинами, из которых одна была модистка, говорившая по-французски. У второй были образцы всех сортов платьев. Я предоставил Генриетте распоряжаться выбором шляпок, чепцов и гарнитуры на первый случай, но выразил пожелание участвовать в выборе платьев, сообразуя, однако, свой вкус со вкусом моего кумира. Я заставил ее выбрать четыре платья и был ей благодарен за то, что она согласилась с моими рекомендациями. Чем больше я привязывался к ней, тем больше ощущал себя счастливым. И вот настал первый день, когда у нас не осталось больше незавершенных дел. Вечером за ужином мне показалось, что она не так весела, как обычно, и я спросил ее о причине.
— Дорогой друг, ты тратишь много денег на меня, но если ты их тратишь, чтобы заставить меня полюбить тебя больше, они выброшены на ветер, потому что я люблю тебя не сильнее, чем позавчера. Все то, что ты делаешь, доставляет мне удовольствие лишь потому, что я понимаю, что ты стараешься ради того, чтобы доказать, что ты меня любишь; но мне нет нужды в этом доказательстве.
— Я знаю это, дорогая Генриетта, и я себя поздравляю, если ты чувствуешь, что твоя нежность не может стать еще сильнее; но знай, что я делаю это лишь для того, чтобы еще сильнее любить тебя, я хочу видеть тебя блистающей в кругу существ твоего пола, сожалея лишь о том, что не мог раньше предоставить тебе такую возможность. И если тебе это доставляет удовольствие, не должен ли я быть этим счастлив?
— Разумеется, мне это доставляет удовольствие, и некоторым образом заявляя, что я твоя жена, ты прав; но если ты не слишком богат, ты должен понять мой упрек.
— Ах! Моя дорогая Генриетта, позволь мне заверить тебя, что я богат, и, думаю, невозможно представить себе, чтобы ты стала причиной моего разорения: ты рождена, чтобы сделать меня счастливым. Думай только о том, чтобы никогда меня не покинуть, и скажи, могу ли я на это надеяться.
— Я хочу этого, мой самый дорогой; но кто может быть уверен в будущем. А ты свободен? Зависишь ли ты от чего-нибудь?
— Я свободен в полном смысле этого слова, и я ни от кого не завишу.
— Я тебя поздравляю, и моя душа этому радуется; Никто не может оторвать тебя от меня; но увы! Ты знаешь, что я не могу сказать того же о себе. Я уверена, что меня ищут, и я знаю, что если меня найдут, то легко отыщут средство мной завладеть. Если они смогут вырвать меня из твоих рук, я буду несчастна.
— А я убью себя. Ты заставляешь меня дрожать. Можешь ли ты опасаться этой беды здесь?
— Я боюсь только, чтобы некто, который меня знает, не увидел меня.
— Возможно ли, чтобы этот некто оказался в Парме?
— Это мне кажется маловероятным.
— Не будем же тревожить нашу любовь опасениями, прошу тебя, и будь весела, какой ты была в Чезене.
— И, несмотря на это, я была в Чезене несчастна, а сейчас счастлива, но не бойся видеть меня печальной, потому что веселость — в моем характере.
— Думаю, в Чезене ты опасалась, что тебя нагонит французский офицер, с которым ты жила в Риме.
— Отнюдь. Это был мой свекор, который, я уверена, не сделал ни малейшего усилия, чтобы выяснить, куда я направилась, после того, как исчезла из гостиницы. Он может быть только счастлив, что избавился от меня. Несчастной меня делает возможность оказаться с человеком, которого я не люблю и с которым не могу разговаривать. Добавь к этому, что я не могла утешиться мыслью, что составляю счастье человека, с которым нахожусь, потому что внушила ему лишь преходящее чувство, которое он оценил в десять цехинов, и которое, будучи удовлетворенным, должно, я уверена, стать ему в тягость, потому что, очевидно, он не богат. Я несчастна и по другой, достойной жалости, причине. Считая себя обязанной оказывать ему ласки, — а со своей стороны, он должен был, естественно, мне на них отвечать, — я опасалась, что это не затрагивает его чувство; эта мысль меня угнетала: если мы оба не любим друг друга, то подчиняемся, грубо говоря, простой вежливости. Мы растрачиваем на комплименты то, что должно быть обязано только любви. Другое соображение угнетало меня еще больше. Я не хотела, чтобы кто-то мог подумать, что я держусь этого порядочного человека ради своей выгоды. Поэтому ты не мог не заметить, что ты меня привлек еще раньше, чем я тебя увидела.
— Как! Здесь даже нет места для самолюбия?
— По правде говоря, нет, потому что ты мог отметить относительно меня только то, что я заслуживаю внимания. Я совершила ошибку, как ты знаешь, поскольку мой свекор явился, чтобы поместить меня в монастырь. Но прошу тебя, не заморачивайся моей историей.
— Я не буду тебе докучать, мой ангел. Давай любить друг друга, так, чтобы опасения будущего не могли возмутить наш мир.
Мы отправились спать, влюбленные, чтобы выйти из постели утром еще более влюбленными. Я провел с ней три месяца, все время наслаждаясь любовью, и надеясь, что это продолжится и дальше.
Итак, на другой день в девять часов я увидел учителя языка. Это был человек респектабельного вида, учтивый, сдержанный, говорящий мало, но хорошо, осторожный в своих ответах и воспитанный в старом духе. Он начал с того, что заставил меня смеяться, сказав, что христианин может допустить систему Коперника только как рабочую гипотезу. Я ответил ему, что она не может быть ничем иным как системой Бога, поскольку описывает природу, и что Святое Писание не есть книга, по которой христиане могли бы изучать физику. Своим смехом он мне напомнил Тартюфа; но он мог забавлять Генриетту, и единственное, что я от него хотел, это чтобы он учил ее итальянскому. Она сказала ему, что будет давать по шесть ливров в день, потому что хочет двухчасовых уроков. Шесть пармских ливров соответствуют тридцати французским су. После урока она дала ему два цехина, чтобы он купил ей новых романов с хорошими отзывами.
Пока она занималась уроком, я поболтал с портнихой Коданья, чтобы удостовериться, что мы действительно родственники. Я спросил у нее, чем занимается ее муж.
— Мой муж метрдотель у маркиза Сисса.
— Ваш отец жив?
— Нет, месье. Он умер.
— Какая была его фамилия?
— Скотти.
— А у вашего мужа есть отец и мать?
— Его отец умер, а его мать еще живет, с каноником Казановой, своим дядей.
