Александр Големба - Грамши
Но совершен был этот качественный скачок далеко не сразу. Коммунистов 20-х годов от прекраснодушных мечтателей годов 900-х отделяет целая эпоха — дни Капоретто и Витторио Венето, и тревожный девятнадцатый год, и бесчинства фашистских банд, и суровые дни занятия фабрик. Говорят: крот Истории хорошо роет. Но этому кроту требовалось время. И немалое к тому же.
Настоящие люди
«Одно из самых больших в моей жизни «угрызений совести» я испытываю из-за того, что доставил глубокое огорчение моему доброму профессору Бартоли из Туринского университета, уверенному, что я — архангел, которому судьбой предназначено окончательно разгромить, разбить «неограмматиков»[6] (так называли ученых, ограничивающихся сухим формализмом).
Так писал своим родным Антонио Грамши после многих лет, прошедших в трудах и борьбе, посвященных активной и целеустремленной политической деятельности.
Он был весь в борьбе, каждое биение его сердца было посвящено ей, ее задачам, ее тяготам и тревогам. Но в полушутливых сомнениях, или, как он сам называл их, «угрызениях совести», есть и некая правдивая нотка.
Нельзя утверждать, что Антонио Грамши мог бы, дескать, стать большим ученым, но задачи революционной борьбы, все время встававшие перед ним, помешали ему всецело предаться чисто академической деятельности.
Грамши — один из крупнейших философов и историков культуры, которых когда-либо порождала щедрая земля Италии. И революционная борьба не только не помешала ему стать истинным ученым, но, напротив, напоила его научные и литературные труды новым, глубочайшим и своеобразнейшим содержанием.
Антонио вступил в туринскую секцию социалистической партии уже на первом курсе; он подал заявление о приеме в партию чуть ли не на второй день после приезда в Турин. И тут молодому филологу, человеку, которого долгое время занимали, казалось бы, сугубо отвлеченные проблемы, приходится окунуться в самую гущу жизни.
Секция поручает ему руководство рабочими обществами страхования и взаимопомощи, и недавний книгочий, казавшийся многим знавшим его будущим кабинетным ученым, превосходно справлялся со своими новыми обязанностями.
Впрочем, контакты с рабочими, с простыми туринскими тружениками, налаживались у Антонио Грамши не только по партийной работе. Завязывались и обычные — бытовые, человеческие, дружеские взаимоотношения.
Трудно удержаться от искушения и не привести здесь отрывка из воспоминаний Пальмиро Тольятти о днях студенческой юности, о первых встречах, первых беседах с Антонио Грамши.
Вот что Тольятти пишет о себе и своем товарище и друге Антонио:
«В 1912–1913 годах, в утренние часы, когда мы уходили с лекций и, выйдя со двора по галерее, отправлялись к реке По, мы иногда замечали кучки непохожих на нас людей, которые шли той же дорогой. Вся эта толпа направлялась к реке и в парки, расположенные на ее берегах, где происходили рабочие митинги по случаю забастовок или празднеств. Туда вместе с этими людьми направлялись и мы, слушали их речи, разговаривали с ними, интересовались их делами. На первый взгляд казалось, что они люди другого порядка. Но это было не так. Наоборот, это и были настоящие люди, жившие своим трудом, боровшиеся за изменение условий своего труда и в этой борьбе изменявшие самих себя и создававшие новые условия для своего существования и для всего общества».
В эти годы началась и журналистская деятельность Антонио Грамши, началась с чрезвычайно скромных, коротеньких заметок в туринском социалистическом еженедельнике «Гридо дель пополо», посвященных самым насущным, повседневным нуждам рабочих. Студент Грамши пишет о помощи матерям и детям, о помощи инвалидам и престарелым, о необходимости слияния различных организаций взаимопомощи в одну единую организацию.
Но эти ранние, самые первые статьи и заметки очень характерны для Антонио Грамши, для его подхода к жизненным проблемам. Впоследствии он стал великолепным теоретиком, стратегом и тактиком всенародной борьбы, но никогда он не чурался мелких задач дня, не брезговал мельчайшими подробностями быта, стремясь увидеть исследуемый вопрос не только «в общем и целом», с неких головокружительных высот, а вблизи, в мельчайших и порою не весьма приглядных подробностях.
Трудясь в обществе взаимопомощи рабочих, корпя над всяческими статистическими данными и выкладками, посвященными условиям труда и быта туринских тружеников, Антонио частенько вспоминал вот эти привязчивые, назойливо всплывающие в памяти строки Трилуссы, римского народного поэта:
Согласно статистике нашей в истекшем году
Ты курицу слопал одну запятая ноль целых.
А коль ни одной не умял ты, себе на беду,
Тебя все равно я в графу куроедов введу,
Поскольку сосед твой, по крайности, парочку съел их!
Нет, конечно же, мертвые цифры не могут выразить всей глубины бедствий народных, и едва ли нужно идти лишь путем кропотливого математического анализа — нужны какие-то иные действия и иные меры.
Но какие?
Быть может, самым эффективным средством является забастовка, широкое развитие стачечного движения? В эти годы Антонио был свидетелем двух крупных забастовок металлистов.
И если первая, которой руководили синдикалисты, прошла хаотично и закончилась поражением, то вторая, год спустя, прошедшая под руководством организаций, входивших в Конфедерацию труда, завершилась полной победой забастовщиков.
Так, может быть, путь к победе рабочего класса лежит через всеобщую стачку? Что же, и этот вопрос, пожалуй первоочередной в ряду иных животрепещущих вопросов, был предметом самых пламенных и самых ожесточенных дискуссий.
Антонио Грамши вспоминал впоследствии:
«Часто, когда мы — молодые студенты и рабочие — выходили группами с партийных собраний и шли по улицам уже погрузившегося в тишину города, последние ночные гуляки, останавливаясь, с изумлением глядели на нас, потому что, забывшись, еще полные страстного возбуждения, мы продолжали наши дискуссии, прерывая их взрывами неудержимого хохота, обнаруживая «кровожадные» намерения, совершая экскурсы в царство несбыточных мечтаний».
А впрочем, быть может, и не столь уж несбыточных! Как знать?
Ведь пусть Антонио еще далеко не старожил Турина, у него было достаточно времени, чтобы убедиться в том, как живет простой туринский люд и большая ли доля пресловутой среднестатистической курицы приходится на каждого туринского мастерового.
Да, но, быть может, в других городах Италии трудовой народ живет иначе? Ну, хоть, например, в Риме, в Вечном городе? Бок о бок с резиденцией самого наместника святого Петра?
