Владимир Федюк - Керенский
Это была атмосфера, в которой Керенский чувствовал себя как рыба в воде. Политика, пламенные речи, газетные отчеты и всероссийское признание — вот что сулила ему новая жизнь. Первым делом Керенский поспешил вступить в коллегию адвокатов, дабы получить официальный статус. С этим, однако, вышла непредвиденная задержка. Для вступления в коллегию требовалось иметь поручительства трех известных в адвокатском мире лиц. Керенский представил рекомендации от бывшего прокурора Ташкентской судебной палаты, бывшего губернатора и члена Государственного совета сенатора А. Ф. Кони.
Что касается прокурора судебной палаты и бывшего губернатора, то здесь пригодились связи Керенского-старшего. С Кони помогли связаться общие знакомые. Позже Кони вспоминал, что на отдыхе под Сестрорецком, в мае 1904-го, он получил письмо от публициста «Русской мысли» Гольцева с просьбой протежировать молодому юристу Керенскому: «Назначьте, пожалуйста, день и час, когда Керенский может Вас видеть…» Встречу Кони назначать не стал, но поручительство выдал. Однако высокие заступники не помогли Керенскому, скорее наоборот. Коллегия отклонила его кандидатуру, увидев в претенденте выскочку, пытающегося решить все проблемы чужими руками.
Керенский, по его же словам, пришел в ярость и собирался вообще отказаться от карьеры защитника, но друзья уговорили его повторить попытку. Собрав менее именитых поручителей, Керенский все же был зачислен в адвокатское сословие и получил звание помощника присяжного поверенного. Права на самостоятельную практику он по причине отсутствия адвокатского стажа не имел и потому поступил в помощники присяжного поверенного Н. А. Оппеля.
Керенский не видел себя адвокатом по гражданским или общеуголовным делам, хотя это сулило деньги и самостоятельность. Он должен был выступать на политических процессах, иначе вся затея не стоила того, чтобы ее начинать. Поэтому он добровольно взял на себя обязанность, от которой другие молодые юристы всячески увиливали — бесплатные консультации для бедняков. В престижной адвокатской конторе бедно одетых посетителей встречали без радости, и Керенский организовал прием в Петербургском Народном доме, организованном известной благотворительницей графиней С. В. Паниной. Позднее, в бытность Керенского премьером, графиня Панина станет товарищем (заместителем) министра общественного призрения и первой женщиной в правительстве за всю историю России.
Общественная жизнь в столицах кипела, и Керенский был в самой ее гуще. В ноябре 1904 года по стране прокатилась «банкетная кампания». В эти дни праздновалось 40-летие судебной реформы Александра II. Юбилейные вечера и банкеты были использованы либеральными политиками для оглашения деклараций на животрепещущие темы. Эта игра в конспирацию захватывала и щекотала нервы, так что неудивительно живейшее участие в ней несостоявшегося «артиста императорских театров».
Для Керенского это было очень характерно — воспринимая театр как жизнь, он зачастую и жизнь воспринимал как театр, где все не по-настоящему, где вместо крови течет клюквенный сок, а убитый герой обязательно выйдет на финальный поклон. Тем страшнее для него были столкновения с жестокой реальностью. Время, между тем, летело стремительно, неотвратимо приближая памятный воскресный день 9 января 1905 года.
Уже за несколько дней до «кровавого воскресенья» в Петербурге начали ходить тревожные слухи. Говорили о том, что несколько тысяч рабочих, предводительствуемых священником пересыльной тюрьмы Георгием Гапоном, намереваются пройти шествием ко дворцу и вручить царю петицию со своими требованиями. Власти заметно нервничали, и это пугало неадекватной реакцией. За день до намеченного шествия экстренное собрание либерально настроенных писателей, ученых, адвокатов избрало комиссию из восьми человек во главе с Горьким, которые поехали к Святополк-Мирскому, с тем чтобы предостеречь правительство от необдуманных мер.
Здравомыслящие столичные обыватели предпочли в тот воскресный день оставаться дома, но Керенскому любопытство не позволило сидеть в четырех стенах. В центре города его глазам открылось впечатляющее зрелище. «Вдоль всего Невского проспекта двигались, направляясь из рабочих районов, ряд за рядом колонны спокойных, с торжественно-важными лицами, одетых в свои лучшие одежды людей. Гапон, шедший во главе процессии, нес крест, а многие рабочие — иконы и портреты царя. Нескончаемое шествие текло весьма неспешно, и мы пошли рядом с ним вдоль всего Невского проспекта начиная с Литейного. На улицах собрались толпы людей, все хотели видеть происходящее своими глазами, все испытывали чувство необычайного волнения».
Было три часа дня. Процессия уже дошла до Александровского сада, за которым виднелись стены Зимнего дворца. Внезапно раздался сигнал трубы. Толпа остановилась, но, не увидев ничего внушающего опасения, двинулась дальше. В этот момент со стороны Генерального штаба раздался залп и вылетела конница. Несколько человек упало на землю, началась паника. Керенский вспоминал: «Не могу передать состояния ужаса, охватившего нас в тот момент. Было совершенно очевидно, что власти совершили чудовищную ошибку, что они абсолютно неправильно поняли умонастроения толпы».[52]
На следующий день состоялось экстренное собрание петербургских адвокатов, в подготовке которого самое активное участие принял Керенский. Собрание постановило организовать ежемесячные отчисления в пользу семей погибших, составить резолюцию протеста и провести общественное расследование происшедшего. Но власть как будто нарочно шла на дальнейшее обострение. Еще через день были арестованы члены комиссии Горького, те самые люди, которые попытались предотвратить расправу. По этому поводу немедленно последовала очередная резолюция протеста. Среди 217 подписей, стоявших под ней, была и подпись помощника присяжного поверенного Керенского.[53] Так наш герой впервые попал в поле зрения полиции. Он был еще слишком мелкой фигурой, для того чтобы заводить на него отдельное дело, но фамилия Керенского уже попала в соответствующие реестры и была взята на заметку.
В эти дни Керенскому приходилось почти разрываться на части. Дома была беременная жена, а муж ее круглые сутки пропадал в рабочих кварталах и фабричных общежитиях. Как члену комитета по общественному расследованию событий 9 января ему было поручено опросить пострадавших и при необходимости распределить между ними денежную помощь. В письме родителям Керенский писал об этом: «Сколько горя, сколько нищеты! Прямо руки опускаются — ведь мы можем выдать самое большое 25–30 рублей, а приходят, например, вдовы и с пятью детьми. Какие ужасные сцены описывают изуродованные, что прямо не поверил бы, если бы раны, рубцы не говорили бы о слишком страшной правде. Действительно, самодержавие покрыло себя таким налетом народной крови, что по-старому и существовать бы не могло!»
