Михаил Щербаченко - Законы Лужкова
— Юрий Михайлович, назовите любую вашу просьбу, и я ее выполню. Любую.
— Борис Николаевич, — говорю я в ответ, — смените гнев на милость в отношении Кобзона. Он не ваш сторонник, но он вел себя честно.
— Ничего себе просьбочка… Представляю, что подумал Ельцин. «Я этого Лужкова собираюсь милостями осыпать, а он мне своего Кобзона подсовывает. Не хочет быть мне обязанным?» Или еще версия: «Видно, заелся этот мэр, раз ничего ему не нужно от новоизбранного президента страны». И самый плохой вариант: «Я бы так не смог». Плохой — для вас.
— Все логично, но только у меня своя логика. Иосиф Кобзон — это личность, совершенно самостоятельная в своих оценках, в свой оценке Ельцина в том числе. Но доставать за это человека, унижать, лишать сцены — это было недостойно. Правда, от моей просьбы президента перекосило. Ельцин тоже ведь личность. Он мне сказал: «Я не ожидал услышать от вас такое желание. Но я сделаю все, чтобы оно было выполнено». И действительно, перестали доставать. Хотя в крупных официальных концертах Кобзона все равно не было.
— Федоров, Скуратов, Кобзон… Что же, ваша жена просто человек в этом ряду?
— Конечно, я не могу так сказать. Но в случае с Владимирским ФСБ я был абсолютно уверен, что это провокация. И мне не нужно было прояснять какие-то моральные аспекты, как в случае со Скуратовым. Я точно знал, что защищаю невинного человека. И в конце концов это подтвердилось. Мы получили — вернее, Лена получила — официальные извинения генерального прокурора.
— В вашей первой семье было трое мужчин, считая сыновей, и женщина. Во второй — три женщины, считая дочек, и мужчина.
— Двое мужчин: я и пес.
— Чем отличаются ваши ощущения в двух семьях?
— Это две разные жизни.
— Несравнимые?
— Сравнимые лишь в том смысле, что и там, и здесь надо воспитывать детей. Но это две разные жизни. Я как бы живу второй раз. Хотя и первая моя семья была хорошая. Но совсем другая. Внешние условия другие. Вторую жизнь я не могу изолировать от своей нынешней работы. Прежде я тоже был быстро востребован, быстро стал руководителем, потом руководителем крупной фирмы. Мы всегда жили очень скромно, бесхитростно, но нам хватало. Жена работала, я работал, получал зарплату генерального директора, по сегодняшним меркам, впрочем, куда как скромную. У нас был свой садовый участок, шесть соток; уже будучи директором, я купил горбатого «Запорожца», потом 13-ю модель «Жигулей», самую дешевую… Но ощущения были совсем другие. Не лучше, не хуже, просто — другие. Сейчас, конечно, обеспеченность иная, мы не бедные люди. Но дело не только и не столько в этом. Жизненные запросы остались такими же простыми. И это мне нравится.
— Может быть, вам именно потому нравится простота, что есть совсем другие возможности?
— Может быть. Раньше я мог себе позволить простые запросы исключительно потому, что не мог позволить ничего другого. А сейчас это можно объяснить привычкой, выработанной в те годы…
ЛЕТЕЛИ КАМНИ В КАМЕННОГО ГОСТЯ
Взирая на памятник Петру I, горожане все реже вспоминают, что им довелось стать современниками, а кое-кому и участниками уникального скандала. История с монументом сама сделалась памятником новейшей московской истории. Приученные к политическим, финансовым и криминальным шокам, мы даже не подозревали, какие страсти могут разгореться вокруг скульптуры царя. Оглянемся в недавнее прошлое, отыщем там год 97-й, и вы увидите, как энергично развивалось действие, как изящно закручивалась интрига, каким, наконец, остроумным оказался финал.
Начало. Группа молодежи проводит один за другим пикеты — сначала у монтируемого на пьедестале Петра, затем у монумента того же автора, Зураба Церетели, на Тишинской площади. Не лишенные остроумия акции (с поеданием в первом случае исписанной бумаги, а во втором — длинных «французских» батонов) разбиваются о малочисленность исполнителей и вялость игры. Однако обилие телевизионных и газетных репортажей создает иллюзию народного волнения.
Спустя месяц на сцене появляется владелец художественной галереи Марат Гельман. Покровитель авангарда, устроитель малопонятных простому люду зрелищ, объединившись с никому не известными Либеральным союзом «Молодежная солидарность» и Независимым профсоюзом студентов, объявляет об организации референдума на предмет демонтажа зурабовских памятников.
Им удается добиться встречи с Лужковым. В итоге группа Гельмана временно отказывается от проведения всемосковского голосования, требущего, по расчетам, 12 миллионов долларов, взамен формируется независимая общественная комиссия из представителей власти, прессы, инициативной группы и просто уважаемых и умных людей. Им-то с помощью социологов и предстоит выяснить мнение горожан о дальнейшей судьбе монументов Церетели.
Бронзовый Петр получает неожиданную косвенную поддержку. Сперва из Питера доносятся намеки, что памятник совсем неплохо смотрелся бы посреди балтийских просторов. А следом на имя московского мэра приходит письмо от директора английской компании «Крюгер сэйлс лимитед». В письме дипломатично сказано, что поскольку новая статуя причиняет некоторые неудобства правительству Москвы, англичанин готов переправить ее в Дептфорд, «один из наиболее бедных и бесправных районов Лондона, где Петр Великий около четырехсот лет назад изучал искусство судостроения».
Новое заступничество (теперь уже в абсолютно прямой форме) предпринимают устроители митинга в защиту монумента и автора: Международная федерация художников, Комитет по празднованию 300-летия Российского флота, Гильдия киноактеров. На их митинге памятник наречен великолепным, Гельман с пролеткультовской прямотой поименован троцкистом, а вся его акция — диверсией против свободного творчества.
Еще одно плечо подставлено там, где можно было ждать подножки. Группа авангардистов, ведомая художником Олегом Куликом (чья самая известная работа — концептуальное перевоплощение в бешеного пса, сопровождаемое гавканьем и натуральным кусанием прохожих), публично заявляет, что общегородской референдум по эстетическим вопросам недопустим. «Никому не проходит в голову требовать от населения разбираться в квантовой физике, молекулярной биологии или генной инженерии», — сказано в манифесте.
Тем временем на заседаниях независимой комиссии разговор уходит все дальше от дилеммы «сносить — оставить». 100 миллиардов рублей стоил монтаж монумента, почти во столько же влетит демонтаж. Бухнуть астрономическую сумму на то, чтобы вернуться — буквально! — на пустое место? Ясно, что никто на это не пойдет. Гонители Церетели, не желая поступаться принципами, все чаще заводят речь о выходе из комиссии, сами проводят опросы населения… Но дело явно вянет.
