Вениамин Цукерман - Люди и взрывы
В медсанчасти полигона врач констатировал ожоги третьей степени на руках и коленях и второй степени — на лице. На машине «скорой помощи» я был отправлен в Москву, в госпиталь на Басманной улице.
Причину пожара установить было нетрудно. По ошибке один из запалов был длиннее заданного. Когда я вставлял его в бутылку, он сломался. Жидкость запала смешалась с горючей смесью и воспламенилась...
Фашисты неудержимо рвались к Сталинграду. Москву почти не бомбили, но воздушные тревоги объявлялись. Скверная это штука — воздушная тревога в госпитале, когда руки и ноги закутаны так, что и шагу не можешь сделать. Но, к счастью, до эвакуации раненых дело не доходило.
Врач сообщила: чтобы вылечить такие ожоги, нужно по крайней мере три месяца. Валяться так долго в больнице никак не входило в мои планы. В 20-х числах августа врач разрешила выписаться досрочно. Возможно, сказался самоотверженный уход Зины. Она появлялась в больнице, как на работе, каждый день в 9 утра. Ухаживала не только за мной, но и за другими ранеными в палате.
Когда меня выписали, кожа на кистях и пальцах обеих рук была такая нежная, что при сильном рукопожатии слезала и кровоточила. Практически я не мог носить никакого груза. Даже игра на рояле приводила к повреждению молодой кожи. Тем не менее надо было продолжать начатое дело. Бутылкометом заинтересовался конструктор минометов Б. И. Шавырин. Его конструкторское бюро и полигон находились в Голутвине под Москвой. Решили, не теряя времени, поехать к нему с оставшимся ящиком бутылок.
РЕНТГЕНОСЪЁМКА ВЗРЫВА
У Б. И. Шавырина произошло важное событие, определившее на долгие годы мою судьбу, судьбу нашей лаборатории. Вот как это случилось.
Шавырин рассказал о событии, взволновавшем многих военных конструкторов. Во время одной из контратак на Тихвинском направлении наши солдаты захватили склад немецких боеприпасов. Там обнаружили снаряды нового типа. Их называли «бронепрожигающими». В передней части таких снарядов была коническая или полусферическая полость, облицованная металлом толщиной 1,5—2 мм. Несмотря на то, что за счет полости объем «бронепрожигающего» снаряда был меньше объема взрывчатки в обычных снарядах, он пробивал броню в 3—4 раза более толстую, чем снаряд того же калибра. Пробоина действительно напоминала прожог. Никто не понимал, как работают такие снаряды.
Весь день мне не давало покоя это «бронепрожигание». А ночью произошло следующее.
Мы с Зиной занимали одну из комнат второго этажа небольшой двухэтажной заводской гостиницы. После отстрела бутылок вернулись в номер около 21 часа. Не успели улечься — сигнал воздушной тревоги. Гитлеровцы бомбили Коломну и склады, расположенные в 5—6 километрах от Голутвина. Где было бомбоубежище — не знали, да и уходить из гостиницы не хотелось. Я продолжал размышлять о «бронепрожигающих» снарядах, и вдруг яркая, как вспышка молнии, догадка: надо снимать рентгеновскими лучами процесс взрыва такого снаряда, тогда можно будет увидеть на рентгенограмме поведение металлической оболочки, понять ее назначение.
Немцы, отбомбившись, улетели, а я до самого утра продолжал обдумывать технику съемки явлений при взрыве. Разумеется, такая съемка сложнее, чем рентгенографирование снаряда в свободном полете. Там нет ударной волны и легко защитить рентгенопленку от повреждения. Но, хорошо защитив кассету с рентгенопленкой, можно решить эту задачу и для взрыва.
Утром наскоро заканчиваем отстрелы бутылок из минометов, и к вечеру мы в Москве. Я знал, что в это время в общежитии Академии наук жил и работал Ю. Б. Харитон — один из ведущих специалистов страны по явлениям взрыва и детонации. В январе 1942 года обсуждали с ним и Я. Б. Зельдовичем вопросы, связанные с выталкиванием бутылок пороховыми газами.
Ранним утром 25 августа — встреча с Харитоном в общежитии академии в Нескучном саду. Харитон выслушивает меня, задает несколько вопросов.
— Очень советую, отложите все другие дела и займитесь этой перспективной методикой. В Казани работает сотрудник нашей лаборатории Александр Федорович Беляев. Я напишу ему, и он поможет вам в освоении взрывных экспериментов.— Немного подумал и добавил: — Если хотите — посоветуйтесь еще с заместителем председателя ГАУ (Главное артиллерийское управление) генерал-лейтенантом Константином Константиновичем Снитко. Мне кажется, он тоже поддержит вас.
Во второй половине дня — посещение ГАУ. Принимает генерал с внимательными умными глазами. Рассказываю бутылочную эпопею и предложение о применении рентгеновских методов для изучения механизма работы снарядов. Генерал Снитко размышляет несколько минут и говорит: «Мне кажется, с бутылками надо бросать возиться. Это наш прошлый день, прошлый год. Сейчас заводы во все возрастающих количествах поставляют фронту противотанковые пушки и бронебойные ружья. А вот если вы поможете разобраться в механизме действия кумулятивных боеприпасов (так уже в ту пору стали называть бронепрожигающие снаряды) — этим вы здорово поможете и оборонным заводам и фронту».
В последних числах августа 1942 года мы с Зиной возвратились в Казань. Устанавливается твердая и дружеская связь с А. Ф. Беляевым. Он снабжает нас не только литературой, но и капсюлями-детонаторами, детонирующим шнуром и порошкообразными взрывчатыми веществами — тетрилом, гексогеном, ТЭНом. Рентгеновская лаборатория снова меняет свой курс. Впрочем, это ближе к нашей довоенной тематике — явления при взрыве мы начинали изучать с помощью тех же рентгеновских лучей.
Меня нередко спрашивают: ну а что же ваши любимые бутылки? Я никогда не жалею о том, что сделал. Жалеть надо лишь о том, чего не сделал. Возня с бутылками была для нас хорошей школой. Мы узнали основы баллистики — внутренней и внешней.
Научились работать со стеклом. Этот опыт впоследствии очень нам пригодился. Обычно к сказанному добавляю: «Кроме того, к рентгенографии взрыва мы пришли через те же бутылки. Кто знает, не попади мы в Голутвин, не будь там немецкой бомбежки и связанной с нею бессонной ночи — может быть, мы не открыли бы рентгенографический метод изучения кумулятивных взрывов и кумулятивных зарядов».
Чтобы перейти к рентгенографированию взрывных процессов, понадобилось около трех месяцев напряженного труда. В Казани к нашей комнате примыкал небольшой тамбур. Было решено переделать его во взрывную камеру. Окно в тамбуре забили досками, а промежуток между ними заложили мешками с песком. Единственный оставшийся в лаборатории трансформатор от электрофильтра был приспособлен для зарядки конденсаторов.
