Николай Кузьмин - Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо
— Сюда, сюда, — распорядился Шумятский, поднимаясь.
Он уступил связному свое место и принялся дирижировать хором, затянув «Ревела буря, гром гремел…».
Сблизив головы, Лазо и Забелло разговорились. Новый знакомый оказался из небольшого бессарабского городка Оргеева. Не переставая изумляться, Сергей чуть не всплеснул руками. Отцовское имение Пятры, где он родился и вырос, находилось всего в нескольких верстах от Оргеева. Длинные миндалевидные глаза Забелло возбужденно блестели. Он тоже испытывал радость от встречи.
— Эти погромщики… Я тогда был маленьким, но помню все отлично. Пьяные в стельку, глазища — во! Ничего не соображают. Мы же не евреи, мы цыгане. Помните «Земфира неверна-а…» — пропел он. — Так вот, эта неверная Земфира, возможно, приходится мне какой-то пра-пра… Пушкин, как мне рассказывали, жил в таборе. Помните, когда был в ссылке в Бессарабии.
Слушая оживленную речь своего собеседника, Сергей помалкивал. При последних словах Забелло ему стоило усилия не усмехнуться. Поскольку в их семье имя Пушкина было близким (именно по временам той памятной бессарабской ссылки опального поэта), Сергей точно знал, что никакой таборной Земфиры не существовало, — этот персонаж Пушкиным выдуман. Да и были ли в грязных таборах такие роковые красавицы? В свое время он насмотрелся на жалкий быт цыганских таборов. Много их кочевало в тех местах, где находились имения отца и бабушки…
И все же, даже присочиняя, отчаянный и разговорчивый связник разбудил в душе Сергея милые воспоминания, и он вдруг остро ощутил, как стосковался по родным местам, по солнцу и теплу, в сущности, по детству.
— Гимназию кончали в Кишиневе? — спросил Сергей. — Не Первую мужскую?
— Нет, в Оргееве. Кишиневское житье слишком дорогое, пришлось уехать. После отца-то капиталов не осталось.
Уловив косвенный упрек в родительской обеспеченности, Сергей не мог удержаться от удивления: разве в Оргееве имелась гимназия? Насколько помнится…
— А я о гимназии не говорю. Я реалист.
— Оргеев, Оргеев… оргеевские реалисты… — Сергей вдруг рассмеялся. — Забавный был народ.
— Встречались?
— Нет, что вы? Но у нас в семье был доктор, и он рассказывал о реалистах много смешного.
— Нам о гимназистах тоже кое-что рассказывали! Заметив, что Забелло уязвлен его смехом, Сергей добродушно предложил:
— Не будем считаться. Нашли же место!
— Но вы-то! — восхищенным тоном открывателя воскликнул Забелло, словно заново приглядываясь к Сергею. — Помню я ваши Пятры, как же! Так это ваше имение? Согласитесь — чудеса. Где-то ваши Пятры, где-то мой Оргеев, и вдруг мы с вами — здесь? Кто бы мог подумать!
Слово «имение» невольно привлекло внимание поющих. Ему уже приходилось отвечать на расспросы об учебе в Петербурге, об офицерстве. Он вспоминал об этом, как человек, полностью отрешившийся от своего прошлого. Все, что было, давно не имело над ним никакой власти, и он говорил об этом совершенно спокойно. Но сегодня от него не укрылось, как проскочила какая-то искра настороженности. Ну офицерство его объяснялось просто. На стороне революции сражались полковники, генералы. Но имение, помещик! У этих рабочих ребят честное, но, к сожалению, все еще довольно прямолинейное представление о революции.
На руке Забелло блестел массивный перстень. Вообще-то Сергей не выносил никакого украшательства на руках мужчин.
— Что, талисман? — спросил он.
С недовольным видом Забелло повернул перстень на пальце, спрятал камень.
— Память, — сухо ответил он.
Веселье как-то смазалось, и Лазо собрался уходить. Поднялся и Забелло. Они вышли вместе. Ветер с океана дул с прежней силой.
— А у нас сейчас тепло, — мечтательно проговорил Забелло, запахиваясь в куртку. — Я помню: под Новый год дождичек, пахнет листвой.
От воспоминаний о далекой теплой родине стало грустно.
Чтобы перебить настроение, Сергей задал несколько вопросов о состоянии дел в Никольске-Уссурийском. Кое-кто из владивостокских работников обвиняет прапорщика Чемеркина, руководителя недавно проваленной организации, в излишней доверчивости. Этим и воспользовался провокатор. Забелло, к удивлению Лазо, провокаторство отрицал начисто.
— Причина провала в неосторожности. Нельзя же так! И еще, — продолжал Забелло. — Уж очень много у нас… ну, как бы это вам сказать?., глупости, глупости. Назначаешь встречу, запоминаешь пароль, приходишь. И тот приходит: знакомое лицо. И сразу лезет обниматься: «Э, кто пришел-то!» Я обычно требую пароль.
— Ну правильно, — одобрил Лазо.
— Так ведь обижаются! И потом жалуются… У меня, — неожиданно добавил Забелло, — здесь много недоброжелателей.
Лазо слегка растерялся.
— Может быть, вам показалось?
— Нет, нет, все верно… А вы давно здесь появились? Я имею в виду, знаете товарищей достаточно?
Странные вопросы! Лазо в упор глянул на своего спутника. Тот смутился и забормотал извинения. Чтобы прервать неловкое молчание, Лазо осведомился, насколько хорошо Забелло знаком с обстановкой в своей организации.
— Что вас интересует? — уточнил Забелло. Он все еще не мог оправиться от недавнего смущения.
— Меня беспокоит шапкозакидательское настроение. Это очень плохо. Сейчас важна выдержка. Хватит ли ее у товарищей? Это будет гибелью, если они поторопятся. Достаточно нам ошибок!
Ответил Забелло не сразу. Он некоторое время собирался с мыслями.
— Видите ли… Обо всех говорить не хочется. Но… — И вдруг спросил: — А вы, случайно, не собираетесь в те края?
Снова! Да что с ним? Таких вопросов не задают! А работник вроде бы опытный… Забелло в замешательстве от нового промаха принялся сбивчиво объясняться:
— Я имел в виду, что, может быть, вам самому… Ребята-то уж больно… Но нет, простите!
Они дошли до углового фонаря, светившего вполсилы. Лазо остановился.
— Прощайте, мне сюда.
Возникла легкая заминка. Видимо, Забелло рассчитывал проводить его до самого дома. Однако правила конспирации этого не разрешали. Снова смутившись, Забелло нервно пожал ему руку и быстро пошел прочь. У Лазо осталось неопределенное чувство. Может быть, его земляк настолько обрадовался встрече, что слегка потерял голову и поэтому допустил такое подозрительное любопытство в своих расспросах? А чем иным еще можно это объяснить?
Как всегда, подозрительность лишала его покоя. Но это было следствием напряженной жизни, постоянного ожидания опасности.
Сергей медленно шел по переулку. Воспоминание о благодатном тепле родной Бессарабии настолько завладело мыслями, что ни о чем другом уже не думалось. Далекий, бесконечно милый край! Забелло прав: в такое время года там вполне мог брызгать дождичек и если открыть окна, то комната наполнится запахом влажной земли и прелых листьев…
