Игорь Курукин - Княжна Тараканова
В 1751 году в Тайную канцелярию угодила крестьянка Прасковья Митрофанова — за красочный рассказ о том, что «государыня матушка от господа Бога отступилась, что она живёт с Алексеем Григорьевичем Разумовским да уже и робёнка родила, да не одного, но и двух — вить у Разумовского и мать-та колдунья. Вот как государыня изволила ехать зимою из Гостилицкой мызы в Царское Село и как приехала во дворец и прошла в покои, и стала незнаемо кому говорить: „Ах, я угорела, подать ко мне сюда истопника, который покои топил, я ево прикажу казнить!“ И тогда оного истопника к ней, государыне, сыскали, который, пришед, ей, государыне, говорил: „Нет, матушка, всемилостивая государыня, ты, конечно, не угорела“, — и потом она, государыня, вскоре после того родила робёнка, и таперь один маленькой рождённый от государыни робёнок жив и живёт в Царском Селе у блинницы, а другой умер и весь оной маленькой, который живёт у блинницы, в неё, матушку всемилостивую государыню, а государыня называет того мальчика крёстным своим сыном, что будто бы она, государыня, того мальчика крестила и той блиннице много казны пожаловала»{61}. За этот рассказ Прасковья Митрофанова была наказана кнутом и отослана на житьё в Сибирь.
Простодушная болтовня крестьянки содержит не только легенду о матери-колдунье, которая приворожила императрицу, но и вполне реалистичные подробности дворцового обихода. К тому же именно доверенным слугам знатные персоны традиционно отдавали на воспитание своих незаконнорождённых детей. Так поступила и сама Екатерина, поручив заботам своего камердинера Фёдора Шкурина родившегося в 1762 году от Григория Орлова сына — будущего графа Алексея Бобринского.
Сборник дел Тайной канцелярии под названием «О лицах, суждённых за поступки и слова, которые делались и произносились в умопомешательстве», демонстрирует, что само таковое «умопомешательство» в России порой принимало отчетливо политический характер. Бывший кавалергард майор Сергей Владыкин в 1733 году составил письмо императрице, в котором называл её «тёткой», а себя «Божией милостью Петром Третьим»; просил определить его в майоры гвардии и дать «полную мочь, кому голову отсечь». Магазейн-вахтер Адмиралтейства князь Дмитрий Мещерский поведал, что офицеры уговаривали его поближе познакомиться с принцессой Елизаветой: «Она таких хватов любит — так будешь Гришка Рострига»{62}.
Стоит ли этому удивляться? Повести Петровской эпохи рисуют образ нового русского шляхтича, который мог сделать карьеру, обрести богатство и повидать мир от «Гишпании» до Египта. Вот, к примеру, герой появившейся в кругу Елизаветы Петровны, в ту пору ещё царевны, «Гистории о некоем шляхетском сыне» в «горячности своего сердца» смел претендовать на взаимную любовь высокородной принцессы: «…понеже изредкая красота ваша меня подобно магнит железо влечёт». Далее герой переходил к решительным действиям: «…как к ней пришёл и влез с улицы во окно и легли спать на одной постеле…»{63} В этой дерзости не было ничего невозможного: в «эпоху дворцовых переворотов» литературный образ удачливого красавца стал реальностью. Ведь теперь от личных усилий таких кавалеров в значительной степени зависело их поощрение в виде чинов или «деревень», не связанное, как прежде, с «породой» и полагавшимся по ней «окладом».
Смелее стали и дамы. Современница Таракановой, вдова флотского капитана 1-го ранга Ивана Корсакова в марте 1779 года явилась во дворец за помощью, объявив остолбеневшему генерал-адъютанту Якову Брюсу, что она — не кто иная как дочь императрицы Елизаветы Петровны. На допросе у генерал-прокурора женщина показала, что якобы лишь воспитывалась у своего формального отца, капитана Василия Рогозинского, будучи отдана ему камергером Петром Борисовичем Шереметевым; «настоящая ж её мать покойная государыня императрица Елисавет Петровна, а отец её граф Алексей Григорьевич Разумовской». Покойная императрица будто бы в 1754 году «изволила объявить, что она подлинно её дочь и графа Разумовского», о чём хорошо известно и нынешней государыне, при этом «объявлении» присутствовавшей.
39-летняя вдова была скромна: на престол не претендовала, но слёзно жаловалась на своих родственников, которые с недавнего времени начали её преследовать, обокрали и даже похитили двух её дочерей. Спешно проведённое расследование показало, что после внезапной смерти мужа в 1770 году «полковница» впала в «несносную печаль»; её поведение становилось всё более странным: она раздавала собственные вещи, а дочерей хотела зарезать, отчего их пришлось у матери забрать. В былые времена не миновать бы несчастной вечного заточения в монастыре «под крепким караулом»; но теперь женщину высочайше велено было считать «повреждённой в уме». Состоявший при Тайной экспедиции поручик Яков Веденяпин доставил её не в каземат, а в Тверскую губернию под надзор родственников{64}.
При таких «конъектурах» нельзя отрицать существование детей у Елизаветы и Разумовского — как и стремление родителей пристроить их, дать образование и обеспечить будущее. Во всяком случае, многие были уверены в их существовании. О наличии таковых указывал сын екатерининского фаворита граф М. А. Дмитриев-Мамонов в заметках на книгу Кастера. А. С. Пушкин 4 декабря 1833 года после разговора со старой двоюродной бабушкой жены, княгиней Н. К. Загряжской, сделал запись в дневнике: «У Елизаветы Петровны была одна побочная дочь Будакова» (речь идёт о Прасковье Григорьевне Будаковой, в 1761 году вышедшей замуж за барона С. Н. Строганова. — И. К.{65}). Собеседница поэта знала об этом от «прежних елисаветинских фрейлин». Сам император Николай I рассказывал Пушкину, что у Елизаветы Петровны было двое детей — «умерший ребёнком» сын и постригшаяся в монастыре дочь{66}.
Но вот имела ли к ним отношение наша загадочная незнакомка? Честно говоря, это вызывает большие сомнения — слишком уж путаной выглядит рассказанная ею история. Трудно представить, чтобы дочь Петра и её супруг «сдали» своё дитя совершенно чужим людям и к тому же иноземцам, тем самым лишив дочь родного языка и отлучив от православной веры. Неутомимый собиратель сведений о частной жизни российских монархов К. Валишевский в XIX веке писал, что французские авторы насчитали у российской императрицы восемь детей, но относился к этому скептически, считая: хотя Елизавета не стеснялась своих отношений с Разумовским и «милостиво раскрывала обществу эту сторону своей интимной жизни, но никогда не обладала материнскими чувствами»{67}. Ещё более странными выглядят последующие приключения «принцессы» на диких окраинах империи и скитания по Азии и Европе — при живом отце, который до самой смерти в 1771 году находился в чести и жестокосердием не отличался, тем более если учесть, что в 1763 году императрица Екатерина разрешила выдать ему из банка «заимообразно 80 тысяч рублёв на два года без процентов» и выполняла другие его просьбы{68}. Можно вспомнить, что незаконнорождённый сын самой Екатерины II, Алексей Бобринский, получил достойное образование и без каких-либо осложнений вошёл в ряды российской знати.
