Дональд Спото - Мэрилин Монро
Мне снилось, что я стою в церкви совершенно раздетая, все люди лежат у моих ног на церковном полу, а я с ощущением полной свободы прогуливаюсь себе нагишом между распластанными фигурами, стараясь ни на кого не наступить.
Эта сюрреалистическая сцена была изложена и соответствующим образом приукрашена в зрелом возрасте, а вопрос о том, действительно ли она являлась Норме Джин по ночам или нет, пожалуй, не столь и существен. Гораздо важнее следующее: этот сон показывает желания актрисы по поводу того, что люди начнут позднее думать о ее детских фантазиях, — выходит, еще ребенком она предчувствовала, кем станет в грядущем и какое влияние будет оказывать на людей. Она станет женщиной поражающей и шокирующей, которая будет обнажать свое тело без всякого чувства вины; кроме того, она будет стараться никого не оскорбить, не задеть, и это в некоторой степени увязывается с тем, что все, кто распростерся у ее ног, принимают (как она того хотела) и даже обожают ее. Было ли это описание сном или нет — но оно стало явью.
Болендеры были бы в ужасе, услышав повествование о такого рода сне: в их доме единственным местом, где нагота считалась дозволенной, была ванная. А поскольку чистота казалась им столь же важной, как и набожность, и даже была в некотором роде приметой и свидетельством последней, то единственной экстравагантностью, которую позволяли себе Болендеры, была регулярная организация горячей ванны для детей. В доме, где маниакально боялись совершить даже минимальное прегрешение, Норму Джин систематически уговаривали оголяться, намыливаться и тереть себя мочалкой. Однако у нее никогда не было ощущения, что она вынырнет из воды достаточно чистой для того, чтобы ее приемные родители остались довольными. «Могла бы ты постараться и получше», — тихо говорил один из них, расчесывая ей волосы и одевая чистое платьице. Заповеди церкви проповедовались не только с амвона, но и в доме: в качестве цели подрастающим детям всегда ставилось стремление к совершенству. Если нечто не достигает высот идеала — а в жизни, разумеется, таким оказывается абсолютно всё, — то оно заслуживает безусловного пренебрежения. Отсюда следует: нет ничего более опасного, нежели похвальба, которая может довести человека до удовлетворения самим собою, до лени или духовного очерствения. Норма Джин вспоминает, что в детстве она никогда не чувствовала себя достаточно подготовленной, достаточно чистой, аккуратной и хорошей, чтобы явиться на глаза Болендерам. «Ты всегда можешь сделать лучше», — так звучала их первая заповедь. Дорога от перепачканной блузки до вечных мук была совсем короткой.
Разумеется, девочка не должна была скучать и не имела права отвлечься во время религиозной мистерии — живой картины, — в которой она принимала участие при проведении пасхальных торжеств 1932 года вместе с пятьюдесятью другими детьми, одетыми во все черное и построенными в форме креста. Одновременно с восходом солнца состоялось ее первое публичное выступление в ходе богослужения, которое проводилось в голливудском амфитеатре:
У всех нас под черными облачениями были надеты белые туники, чтобы по определенному знаку сбросить верхние накидки и превратить тем самым черный крест в белый. Но я была настолько поглощена разглядыванием людей, оркестра, окрестных холмов и звезд на небе, что забыла о необходимости смотреть на дирижера, который как раз и должен был подать сигнал. И вот судьба — я оказалась единственной черной точкой на белом кресте. Семья, в которой я жила, никогда мне этого не простила.
«Я должна избавиться от этого молчаливого ребенка, — услышала Норма Джин, когда Ида в тот вечер откровенничала с мужем. — Она мне действует на нервы».
В 1932 году домашнюю дисциплину и режим дополнили новые требования, выдвигавшиеся школой. «Пройдешь два квартала, свернешь налево и пойдешь прямо, пока не уткнешься в школу», — сказала Ида в одно сентябрьское утро, и Норма Джин вместе с двумя детьми постарше, которые жили по соседству и должны были ее сопровождать, отправилась в первый класс школы, размещавшейся в Хоторне по Вашингтон-стрит и позднее перенесенной на пересечение этой же улицы с бульваром Эль-Сегундо (сразу к югу от зоны, включенной теперь в территорию международного аэропорта Лос-Анджелеса). Школьная дисциплина оказалась для Нормы не более чем разновидностью дисциплины домашней, но, по ее воспоминаниям, во дворе она «любила играть в театр и притворяться, что жизнь отличается от того, чем она кажется на первый взгляд. Как и все дети, мы устраивали представления, разыгрывая всякие и разные сказки. Но я — пожалуй, больше, чем остальные, — предпочитала придумывать собственные, быть может, потому, что в той жизни, которую я вела с приемными родителями, все можно было безошибочно предвидеть». Почти каждый день Типпи провожал девочку в школу и поджидал перед зданием, чтобы спустя несколько часов вместе с ней возвратиться домой.
Другую «игру в притворялки» вдохновил, по всей вероятности, передававшийся тогда по радио детективный сериал, на прослушивание которого Болендеры выразили высочайшее согласие. В тот год Норма Джин пару раз выбралась в школу с фонариком, позаимствованным у Альберта, и в поисках чего-то похищенного или некой добычи освещала (не обращая внимания на дневной свет!) таблички с номерными знаками у каждого автомобиля, мимо которого проходила, после чего тщательно фиксировала все номера на бумажку. Таким способом девочка в начале 1933 года практиковалась в написании цифр.
И тогда — с той же неудержимой стремительностью и внезапностью, как землетрясение, которое в марте этого года обрушилось на Южную Калифорнию, — жизнь Нормы Джин вскоре после ее седьмого дня рождения подверглась радикальному изменению, В один далеко не прекрасный день сосед, выведенный из себя громким лаем Типпи, схватился за ружье и убил собаку, погрузив тем самым ребенка в безграничную печаль. Болендеры вызвали Глэдис, которая явилась в конце июня вместе со своей подругой Грейс Мак-Ки; последняя в тот период была — даже в большей степени, чем обычно, — ближайшей наперсницей Глэдис, ее духовной опорой, дававшей матери Нормы Джин советы при необходимости принятия любых трудных решений и для преодоления всяческих личных либо финансовых проблем. Сорокалетней Грейс — одинокой после нескольких браков, бездетной, великодушной, преклоняющейся перед богемой и лихой до дерзости — предстояло в будущем стать наиболее влиятельной личностью в жизни Нормы Джин. Пока, однако, самой важной оставалась Глэдис.
Мать помогла Норме Джин похоронить ее любимца. Потом она заплатила Болендерам за последний месяц, упаковала вещи дочери и забрала ее с собой в маленькую квартирку, которую сняла на лето в Голливуде в доме на Эфтон-плэйс, 6012, вблизи от киностудий, где она вместе с Грейс работала, точнее подхалтуривала, на резке пленки. Тем самым пребывание Нормы Джин в сонной деревеньке, лежащей на окраине Голливуда, окончательно завершилось, а вместе с ним утратили свою обязательность и тамошние суровые моральные принципы. Неожиданное решение Глэдис перевернуть оставшуюся часть своей жизни, поставить ее с головы на ноги и заняться воспитанием дочки представляется шагом почти что отчаянным, а также поступком, навязанным или продиктованным чьей-то посторонней совестью.
