Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945
В 1947-м, когда я демобилизовался из армии и работал инспектором по заготовкам, ходил в те леса. И нашел несколько таких госпиталей. Я помнил их. Как лежали, так и лежат. Только иголками еловыми кости присыпало. Да кое-где травою поросли. А в черепах у всех маленькие дырочки. У всех одинаковые. Это я своими глазами видел.
– А знаете, что произошло в Угрюмове в ночь со 2 на 3 февраля? Я имею в виду, как отрезали 33-ю армию? Нет? Ну, тогда послушайте.
А придумали они хитрую штуку. Знали наш характер. Что русские на выпивку падкие. Вот и воспользовались.
На станцию Угрюмово тихо, на лошадиной тяге, они притащили три вагона. Два вагона с продовольствием: хлебом, колбасой и даже печеньем. И полный вагон – не пожалели ж! – шнапса. Шнапс-то не мерзнет. И ушли. Ушли в деревни Ивановское и Собакино. Затаились. Одного своего железнодорожника оставили. Тот – в наши деревни, ну, где наши стояли. Так, мол, ребята, и так: немцы ушли, а на станции в тупиках – вагоны со жратвой и выпивкой… Надо ж знать нашего брата. Пришли на станцию, смотрят, действительно, немцев нет, а добра оставлено много. Растащили быстренько по деревням. Напились так, что и рога в снег.
Тот самый железнодорожник, видя, что дело удалось, вышел в поле к Собакину и пустил красную ракету.
Тут же в деревни, гарнизоны которых должны были удерживать коридор, пришли немцы. Окружили те дома, в которых пьянствовали наши бойцы. Мне потом рассказывали все это женщины, которые видели, что там происходило.
Мороз в ту ночь был сильный, градусов под тридцать. Так немцы и стрелять наших не стали – вытаскивали из хат и бросали в снег. Так они и померзли.
– Из окружения я вышел. В неразберихе прибился к одному из полков 329-й дивизии. Дивизию немцы разрезали пополам. Полк, с которым выходил я, оказался в окружении. Рядом с нами был еще один полк. Таких, как я, приставших к чужому полку, оказалось человек пять.
Полк стал пробиваться на Захарово. Лезли напролом. И так дней восемнадцать. В тех атаках потеряли почти весь личный состав. Вскоре поднялась сильная метель. Не метель, а прямо пурга. Эта-то непогодь, наверное, и спасла жизнь и мне, и всем отставшим от полка.
Оказывается, немцы хорошо знали не только то, куда мы шли, а и то, куда собирались пробиваться. Командиры полков пренебрегали шифровками и вели переговоры открытым текстом.
В Замыцком к тому времени от двух полков, не считая нас, приставших к ним, оставалось около семидесяти человек. Собрались, стали решать. Кто-то сказал: «Еще одна попытка пройти – и побьют последних». И вдруг командир полка говорит: «Ждем до вечера. Проверьте, у всех ли есть лыжи. И чтобы ни у кого не было ничего демаскирующего. Все должны быть в белом. Ищите, где хотите. Снимайте с убитых. Маршрут такой: вдоль речки Жижалы до впадения ее в Угру. Там переправимся через Угру и дальше пойдем правым берегом. Разведка пойдет впереди».
Пурга, к счастью, не утихла, а разыгрывалась еще сильнее. Вечером пошли.
У комполка была карта.
Идем. Темень. Снег лепит – вытянутых рук не видать. Вскоре по цепи, шепотом, приказ: поворачиваем на восток. Немцев нигде не встретили. И вообще, было такое ощущение среди этой пурги, что никакой войны кругом нет. Немцы, видимо, сидели тем временем в своих теплых блиндажах и дзотах, грелись, пережидали ненастье.
Подошли к Угре. Снова приказ по цепи: соблюдать особую осторожность. Угру немцы простреливали вслепую. Тут они и мышь не пропускали. Но перешли мы и Угру. Ни окрика. Ни выстрела. Только ветер рвет, завывает.
А на другой стороне уже и наши.
Не упомню теперь, кто нас встретил, то ли бойцы 33-й армии, из тех дивизий, которые остались держать фронт по Угре и Воре, то ли части 43-й. Там у них был стык.
Нас потом долго проверяли. Проверка шла месяца два. Тогда еще с группой Ефремова существовала связь. О нас запрашивали туда, под Вязьму, в окруженную группировку. Видимо, информация пришла положительная.
– На фронте все, бывало, выменивали друг у друга. Кто трофейный «парабеллум» на портсигар, кто сапоги на валенки, а кто шило на мыло. Лишь бы поменяться. А вот когда мы из-под Вязьмы на прорыв пошли, тут патроны в цене поднялись. Боеприпасов-то у нас совсем мало осталось. Наша 33-я к тому времени уже больше двух месяцев в окружении была. Самолеты уже не прилетали – аэродромы распустило. Апрель! А прорываться предстояло с боем. И тут всем стало понятно, что каждый патрон – это шанс на жизнь. За один патрон можно было выменять хорошую шапку, за обойму – шинель! А за гранату – сапоги. Сапоги особенно в цене были. Пообносились мы, оборвались. Да и весна опять же наступила, вода пошла, а мы все еще по-зимнему обмундированы, в валенках ходим. Помню, хлюпаем по воде… Ночами, правда, подтягивало. Но в мороз в мокрых валенках было еще хуже! На прорыв когда пошли – хрип, кашель, «ура!»… Шли с каким-то не то ревом, не то стоном.
Лежали потом наши ребята на пригорочке… Кто в сапогах, кто в валенках… Почти все полегли во время прорыва. Прорывались несколько дней и ночей. И почти все время шел непрерывный бой.
– Вышли мы из окружения из-под Вязьмы. Вместе с нами шли артиллеристы, весь расчет. Всегда вместе держались. Командовал ими сержант, уже в годах. Они его слушались беспрекословно, по имени-отчеству звали.
Когда вышли, сержанта того сразу забрали. И – под трибунал. Где орудие? Почему бросили? Военный трибунал рассмотрел дело и пришел к выводу, что командир расчета проявил трусость, бросив на поле боя исправное орудие…
Я видел, как его расстреливали. Мы, человек десять, стояли на опушке леса. Артиллериста поставили к березе. Вышел офицер НКВД, вытащил из кобуры новенький ТТ и выстрелил сержанту в затылок. Тело оттащили, стали закапывать.
Вот и вышел из окружения… Вывел людей… Если бы погиб во время прорыва, домой послали бы извещение: пал смертью храбрых…
– В окружении я был дважды. На войне хуже доли нет у солдата, чем оказаться в окружении.
Когда немец нас обошел с флангов, мы заняли круговую оборону и какое-то время отбивались. Проход для отступления еще был. Но не было приказа на отход.
Бой шел кругом. И со стороны фронта, и в тылу. Это страшно. Когда тыла нет, когда неразбериха, когда связь нарушается и приказы не доходят…
Начали выходить. Артиллерия и мы, две минометные роты. Артиллеристы успели выйти, а мы, минометчики, оказались отрезанными. Всё, немцы замкнули кольцо. Начали нас добивать в котле.
Помню, пошли они на нас в атаку. Прорвались через линию заградительного огня. Из минометов вести огонь уже бессмысленно. Вижу, бегут двое. Но бегут не прямо на нас. Я лежал с винтовкой. Прицелился, выстрелил. Немец, в которого я стрелял, тут же сунулся за камни. Попал я в него или нет, не знаю.
