Орест Высотский - Николай Гумилев глазами сына
Отец съездил в Рязань и купил два велосипеда, это по тем временам была новинка. Мальчики очень скоро овладели ездой и теперь раскатывали по окрестностям, вызывая восторг деревенских мальчишек и суеверный ужас старух.
Все было хорошо в Березках. Но временами безо всякой причины Коля становился молчалив, раздражителен, его охватывала беспричинная тоска. Состояние депрессии длилось порой несколько дней. Потом проходило.
Мальчикам купили монтекристо — легкую малокалиберную винтовку для стрельбы в цель. Особенно стрельбой увлекался младший брат: каждое утро с каким-то злым упорством он тренировался в стрельбе по мишени, стрелял не только с правого, но и с левого плеча, стоя, с колена, лежа. И мечтал о настоящем ружье, с которым можно охотиться на птиц и зверей. Мечта сбылась: к Ильину дню отец из Спасска привез легкую шомпольную двустволку с тонкими стволами. Как раз в это время открылась охота на уток, которых было множество по маленьким озерам, заросшим камышом. У Коли появился новый приятель Костя, сын местного священника, учившийся в Рязанской гимназии. Ружье у Кости было уже давно, он хорошо знал окрестности, и ранним утром, когда над лугами стлались волны тумана, друзья отправлялись на охоту, возвращались к вечеру усталые, перепачканные болотным илом, но счастливые, с подстреленными чирками и кряквами.
Далекие поездки и охота приучили Гумилева справляться не только с физическими трудностями, но и душевными переживаниями. Когда к сердцу подкатывала непонятная тоска, он заставлял себя не поддаваться этому унизительному, женскому, как он сам определил, чувству.
Как-то Коля не появился к обеду, не вернулся и ночевать. Дома забеспокоились. Мальчика обнаружили на опушке леса: он вырыл на речном берегу небольшую пещеру, выстелил ее ветками и сухой травой и поселился там, решив учиться сосредоточенности и самоуглублению. Если бы не его пес, убежище было бы невозможно отыскать.
Лето кончалось, пора было возвращаться в Тифлис. Последний раз Николай сходил с приятелями на охоту, подстрелил двух уток и через несколько дней уже ехал в вагоне на юг.
За прошедшие каникулы Митя и Коля заметно выросли, хотя Коля все еще оставался невысоким, худеньким подростком с тонкой шеей. Митя выглядел крепким, загорелым. Никакого туберкулеза у него не оказалось, но Степан Яковлевич решил еще одну зиму прожить на Кавказе.
С началом занятий Коля пошел в пятый класс. В Березках уже чувствовалось приближение осени, но в Тифлисе все еще не кончилось жаркое лето. По воскресеньям Коля отправлялся с ружьем в горы, один или с Кереселидзе. Он любил взбираться по самым крутым каменистым склонам, рискуя сорваться на острые скалы. Чувство опасности наполняло его радостью, вспоминались строки из «Пира во время чумы»:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья…
И все чаще хотелось выразить свои переживания в стихах. Лежа на покрытом мхом утесе, он складывал слова в строки, искал к ним рифмы…
Коля трудно сходился с новыми приятелями, мешала застенчивость, которая в нем уживалась с высокомерием. Он был крайне разборчив, выбирая друзей. Но в Тифлисской гимназии оказалось много прекрасных юношей, с которыми просто невозможно было не подружиться. Борис и Сергей Леграны привлекали своей начитанностью, у них в доме было много интересных, серьезных книг; Борцов — душевный, открытый юноша, он страстно говорил о свободе, любви, о горах и водопадах; еще с прошлого года друзьями Гумилева стали братья Кереселидзе. А тут у Линчевских, знакомых его родителей, Николай встретился и с гимназистками: Воробьевой, Мартенес и Марусей Маркс. Иногда в этом доме устраивали вечеринки с танцами; Николай не танцевал, может быть из-за плоскостопия, но делал вид, что относится к танцам с презрением. Хотя на вечерах он всегда держался сдержанно, говорил мало, но очень любил там бывать.
Просыпалось незнакомое чувство, и, остро волнуя, оно особенно влекло к стихам. Выходило неважно — строки получались, как у Надсона, который совсем не нравился Гумилеву. И все же он писал:
Вот я один с самим собой…
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мне выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей,
Но растоптал я идеал.
Сам мучился: почему он пишет не то, что ощущает? Как преодолеть этот плен чужих слов, чужих чувств? Да, оказывается — это страшно трудно!
Вот и опять рождается заунывное стихотворение, совсем не выражающее его чувств:
На сердце песни, на сердце слезы,
Душа страданьями полна.
В уме мечтанья, пустые грезы
И мрак отчаянья без дна.
Когда уж сердце устанет биться,
Грудь наболевшая замрет?
Когда ж покоем мне насладиться
В сырой могиле придет черед?
Все новые и новые попытки пересилить эту чужую музыку. Оставаясь один, Гумилев все время бормотал строфы новых стихотворений; он отчетливо слышал их пробуждение, но найти нужные слова еще не умел.
Стихов накопилась уже целая тетрадь. «А что, — думал он, — если издать целый сборник? И назвать его, например, — „Горы и ущелья“? Конечно, „Горы и ущелья“ — это романтика, а не слезливость!»
И первое в нем стихотворение, как посвящение:
I
Люблю я чудный горный вид.
Остроконечные вершины,
Где каждый лишний шаг грозит
Несвоевременной кончиной.
II
Люблю над пропастью глухой
Простором дали любоваться
Или неверною тропой
Все выше, выше подниматься.
III
В горах мне люб и Божий свет,
Но люб и смерти миг единый!
Не заманить меня вам, нет,
В пустые скучные долины.
Это стихотворение Николаю очень нравилось, именно так он теперь и станет писать, довольно нытья! Он решил показать стихи Георгию Кереселидзе: что-то он скажет? Георгий прочел внимательно. И предрек автору: «Ты будешь поэт, настоящий поэт!»
Осень пришла и в Тифлис: по утрам холодный, пронизывающий туман, ледяной ветер с гор. В гимназии опять нелады с математикой и полный разлад с греческим: старичок-преподаватель ставит Гумилеву то двойку, то кол. Впрочем, гимназиста это не огорчает, самое главное — писать стихи. И еще — не пропустить вечер у Линчевских, ведь там он опять увидит Машеньку, она в своем гимназическом платье с белым кружевным воротничком так нежна и хороша! Интересно бы посмотреть, как она по утрам причесывает волосы на такой аккуратный пробор. Мальчики Гумилевы выросли в семье, где никогда не было молодых девушек, нравы были строгие, пуританские, никаких разговоров о любви при детях не допускалось. С девушками Николай бывал молчалив и застенчив.
