Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
С этой биржи труда уже изредка посылали на временную работу в так называемые «коллективы безработных» – специальные предприятия, где брали на работу безработных монтеров-связистов, сроком на 6 месяцев, после чего увольняли и заново брали с биржи следующих «очередных». Через некоторое время и я попал в коллектив безработных «Профрадио». Эта организация вела работы по проводке радиотрансляционных линий, имела небольшой механический завод и несколько радиоремонтных мастерских.
Узнав, что я заядлый радиолюбитель, меня поставили на работу, от которой каждый уважающий себя монтер открещивался как черт от ладана, – на установку антенн частным заказчикам. Работа не из легких и безопасных. В любое время года я обязан был, совершенно один, устанавливать на коньках железных крыш (а старые московские дома, как правило, не имели ограждений по краям крыш) мачты длиной до 9 аршин (более 6 м) из тяжелой, большей частью сырой древесины, сечением 50 на 50 мм. Обычно клиенты считали, что каждый лишний вершок антенны существенно улучшит условия радиоприема, и старались к «законным» девяти аршинам прибавить «хоть аршинчик» (тем более, что материал для антенных мачт обеспечивался заказчиком). Ссориться с клиентом не имело смысла, ибо тогда еще действовал принцип: покупатель всегда прав; контора наша в таком споре всегда бы приняла сторону клиента, а для меня наверняка пропали бы возможные чаевые, составлявшие весомую прибавку к зарплате.
Особенно тяжело было зимой: московские морозы превращали обычные плоскогубцы и оттяжечный провод в раскаленный металл, а в перчатках не очень-то много наработаешь. Норма – две установки в день и почти всегда в разных районах Москвы (а ведь о метро тогда даже и не мечтали). Как ни спеши, а меньше четырех часов на антенну не уходило, приходилось прихватывать и темное время. Мороз крепчал, все коченело, особенно руки. Спасибо, что в те времена газовое отопление в Москве было еще редкостью, топили печки. Использовал я и многолетний опыт монтеров-телефонистов – греться в дымовых трубах: залезешь с руками и головой в такую трубу, а оттуда приятная теплота, правда, в отличие от камина, немного мешает дым, но единственный орган, на который он влияет, – глаза, можно и закрыть. Конечно не так комфортабельно, как в номере «Метрополя», но все же немного согреться можно.
Кончишь работу, спустишься с крыши в квартиру, глянешь в зеркало, и самому смешно: глядит на тебя этакая черномазая физиономия, только зубы и белки глаз виднеются. Но все же я был счастлив: уже не нахлебник дома, можно и в кино сходить, а главное – работаю по любимой специальности. Правда, над головой висит угроза неизбежного увольнения через 6 месяцев, и этот срок все время приближается, а потом опять биржа труда, но об этом я старался меньше думать и еще утешал себя тем, что теперь я уже работавший член профсоюза и имею право на пособие по безработице в размере 15 рублей в месяц.
«Клиенты» попадались самые разные – от нэпманов до академиков. Принимали тоже по-разному: некоторые (особенно из «скороспелых» богачей) заведомо считали за жулика и специально приставляли домработницу, которая неотступно следовала за мною, пока я работал в квартире. Другие же наоборот были слишком доверчивыми и даже легковерными.
2
И вот однажды мне повезло: прихожу вечером в контору и получаю наряд на установку антенны у приехавшего с зимовки на Земле Франца-Иосифа и тогда еще малоизвестного полярного радиста Кренкеля (он страдал головокружением и работать на высоте не мог)[45]. Договорились мы с ним на воскресенье. Прихожу (жил он на Машковой улице около Лялина переулка) и стучу в дверь его комнаты. Услыхав «Войдите», открываю и буквально застываю на пороге от удивления. Такого обилия и разнообразия радиодеталей я до сих пор еще не видывал: конденсаторы, радиолампы, катушки индуктивности, сопротивления буквально разбросаны на столе и даже на полу. Пока я завороженно любовался видом этих сокровищ, хозяин, усевшись на своей раскладушке, налил себе в стакан какую-то бесцветную жидкость из стоявшего на табуретке графина. Выпив, произнес: «Полярная привычка», причем было непонятно, одобряет он или осуждает эту «привычку» (мне все же показалось, что второе), а узнав, что мне еще нет и 18, коротко сказал: «Рано».
С работой я управился быстро: мачты были легкие – бамбуковые, сама антенна, нужной длины, уже отмерена и разбита изоляторами. Несмотря на 20-градусный мороз, пока я возился на крыше, Кренкель сидел в матросском бушлате у слухового окна и курил трубку. Я спустился вниз, и мы разговорились. Тут я впервые узнал, что существует международная организация радиолюбителей-коротковолновиков и что на самодельном коротковолновом передатчике, потребляющем электрическую мощность меньше настольной лампы, можно осуществить двухстороннюю радиосвязь на очень большие расстояния. Распростившись с любезным хозяином, я ушел домой, окрыленный надеждой стать радистом-коротковолновиком. При этом мой рабочий чемоданчик пополнился такими радиодеталями, о покупке которых я не мог и мечтать.
На другой день, сразу же после работы, я поспешил на Ипатьевский переулок, где в то время находилась радиостанция ЦСКВ (Центральная секция коротких волн Общества друзей радио – ОДР[46]), где Кренкель, мой коротковолновый крестный отец, посвятил меня в рыцари коротковолновиков и, предварительно проверив мое знание азбуки Морзе, выдал позывной наблюдателя-коротковолновика: РК-2793.
Вскоре моя карьера монтера-антеннщика преждевременно оборвалась. Однажды я работал на крыше дома, в котором находилась и наша контора (Никольская, 3). При этом мне пришлось прогуляться по карнизу крыши, за водосточным желобом, примерно на уровне четвертого этажа. Чувство головокружения мне в те времена было незнакомо, и подобные «прогулки» я совершал уже неоднократно, не видя в них ничего предосудительного. К сожалению, управляющий нашей конторой Г. А. Левин[47], оказавшийся случайным свидетелем «прогулки», отреагировал на нее сердечным приступом и приказом о моем досрочном увольнении за грубое нарушение техники безопасности. Но если бы я их скрупулезно выполнял, то не сумел бы заработать себе даже на черный хлеб! С превеликим трудом удалось разжалобить начальство: меня не уволили, но запретили приближаться к монтерским работам на пушечный выстрел.
В результате я впервые в жизни попал на механический завод в качестве работника «куда пошлют». Технический уровень этого «завода» можно оценить хотя бы по тому, что 4-миллиметровые гайки сверлились вручную на станке в специальном шаблоне. Вся «высококвалифицированная» работа досталась, конечно, мне. Пока сверло не затупилось, работа у меня шла довольно споро, но через некоторое время сверлить стало уже труднее. Не зная о том, что сверла для нормальной работы необходимо точить, я продолжал работать тупым сверлом, правда, приходилось все сильнее и сильнее нажимать на рычаг подачи. Кончилось это плачевно – сверло я сломал под самый корешок. Принес обломки сверла мастеру – Ивану Моисеевичу Самохвалову, двухметровому детине лет под шестьдесят, довольно сварливого нрава (типичный «шкура-мастер» царского времени), и с невинным видом заявил: «У меня сверло сломалось». Мастер взял обломки, поглядел на них, съездил мне легонько по уху и назидательно произнес: «Учти, залупа, сверла сами не ломаются, их ломают такие мудаки, как ты. В другой раз приди и скажи: я сломал сверло». Вина моя была бесспорна, и мне и в голову не пришло жаловаться на такие методы воспитания. В дальнейшем я и сам научился затачивать сверла, а не ломать их.
