Пазолини. Умереть за идеи - Карнеро Роберто
Призвание поэта, фриульский «миф» и открытие собственной сексуальности
ьер Паоло Пазолини родился прежде всего поэтом, поэтому рассказ следует начать именно с этой стороны его многогранного творческого пути – еще и потому, что «критический дискурс, противостоящий всей совокупности поэтического творчества Пазолини, должен считаться с разнородностью опыта, полученного им на протяжении лет. Единственное, в чем он не меняется и остается верен себе, в теории и на практике, это то, что Пазолини думает о поэзии как об особенном явлении, воплощении абсолюта, где всякое утверждение является правдой, а частное может представать как универсальное. Подобное трепетное отношение к поэзии характерно и для других видов его творчества, включая кино»{Fernando Bandini, Il “sogno di una cosa” chiamata poesia, в P1, стр. XIII–LVIII: XV.}.
«Он считал себя прежде всего поэтом, стихи рождались у него с потрясающей легкостью, не было практически ни дня, когда бы он не написал какое-нибудь поэтическое произведение. Он даже пытался […] переложить стихами некоторые части “Жестокой жизни”, наиболее “прозаического” из написанных им романов»{Walter Siti, Nota all’edizione, в P1, стр. CXXVII-CXXXIII: CXXVIII.}.
Первое стихотворение Пазолини было опубликовано в «Поэзии в Казарсе», сборнике из 14 композиций, написанных между последними месяцами 1941 года и первыми месяцами 1942 года; сборник вышел в июле 1942 года тиражом 300 экземпляров (еще 75 книг были опубликованы для некоммерческих целей, для критиков и журналистов в области культуры). Книга была опубликована за счет автора антикварным книжным магазином Марио Ланди в Болонье.
Так началась невероятная литературная биография поэта и писателя Пазолини. Его первые стихи были написаны на фриульском 48, но это вовсе не означает, что они несли в себе нечто народное или разговорное, в них можно найти отсылки к весьма обширным литературным традициям: от окситанской лирики 49 до итальянской лирики XIX века, Леопарди или Томмазео, от ХХ века Унгаретти до строф Артюра Рембо, Стефана Малларме, Поля Верлена, Федерико Гарсиа Лорки, Антонио Мачадо, Хуана Рамона Хименеса. Это были годы, когда Пазолини, обучаясь в Болонском университете, изучал романскую филологию, читал прованских поэтов и увлекался Джованни Пасколи 50: все эти книги стали источником его поэтического вдохновения.
Основной темой этих стихов стала Казарса, родные места его матери, место, где Пьер Паоло проводил каникулы, место уединения и размышлений, чтения и переживаний. Эти стихи рассказывают о беззаботности, радости жизни, невинности, взаимодействии с природой; но еще и о смутном беспокойстве, экзистенциальной тревоге, страхе смерти. Эта вторая тема, проходящая нитью сквозь стихи, имеет оттенок печали, и связана с религиозностью, не успокаивающей и не примиряющей. Это заметно в стихотворении Li letanis dal biel fì («Литания прекрасного мальчика»:
a`
Многие отмечают, что стихи были написаны в Болонье, и это определило ностальгический образ Казарсы, как мифической, первозданной земли, чего-то вроде потерянного рая. Не случайно одно из сочинений так и называется De loinh («Издалека»):
a`
Причин выбора фриульского диалекта для стихосложения было две: поиск более чистого, свежего аутентичного языка на фоне традиционных литературных стереотипов; и желание намекнуть на политическую полемику вокруг культурного централизма фашистского режима, который, отдавая дань националистической риторике, предпочитал давить национальные и местные особенности. Хотя, конечно, как отметил Пазолини, выбор диалекта был определен отнюдь не стремлением к реализму, а наоборот, вследствие тотального «ирреализма». Он утверждал: «Фриульский диалект этих стихов не совсем подлинный, но напитанный сладостью венетского, на котором говорят на правом берегу Тальяменто; вдобавок мне пришлось немало поработать над ним, чтобы придать ему размерность и стихотворный выговор»{Там же, стр. 193.}.
В отличие от фриульского, распространенного в Удине, на левом берегу реки Тальяменто, где принято говорить al di là da l’aga (то есть по-итальянски al di là dell’acqua, «по воду»), в Казарсе фриульский использовался только среди крестьян в качестве разговорного языка, имел оттенки венетского диалекта 52 и не был зафиксирован – до Пазолини – в каких-либо письменных источниках. Вероятно, что юного поэта очаровала именно эта девственность языка, еще не закодированного в буквах и письменности, совершенно не литературного, что дало возможность использовать, как рекомендует символизм, «чистый» язык, язык, свободный от точных пространственно-временных ограничений. «Таким образом, можно говорить не о регрессии в диалект, но о прививке диалекта на толстую ветвь европейского поэтического древа»{Bazzocchi 1998, стр. 69–70.}.
