Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Жуковский Владимир Семенович
Руководителей сажали чуть ли не поголовно. «Дом правительства» — новое, возможно, самое вместительное тогда в Москве жилое здание вблизи Болотной площади — очень метко прозвали «допром»; по общеизвестной терминологии допр — это дом предварительного заключения. Создавалось впечатление не просто поспешности, но большого накала кампании. Стиль был не отработан: иногда обреченного предварительно перемещали на другое место, иногда понижали в должности, а случалось, забирали, едва успев повысить по службе. Так, М. Берман, один из предшественников моего отца на посту замнарко-ма, был переведен на должность наркома связи и только после этого арестован. Начальника УНКВД по Московской области Реденса перевели в Казахстан наркомом внутренних дел; финал тот же.
Выдвинули на пост наркома путей сообщения Бакулина, а вскоре его арестовали. Сам Сталин позвонил Варейкису с вопросом, не возражает ли тот против перемещения его из Воронежского обкома партии на такой же пост секретаря Сталинградского обкома. Варей-кис ответил, что будет горд работать в городе, носящем имя вождя. Состоялось новое назначение и вскоре арест. Перед своим арестом Чубарь был назначен начальником Соликамского строительства ГУЛАГа и в этом качестве явился представиться отцу. Народного комиссара здравоохранения Гилинского арестовали чуть ли не в тот же день, когда о его назначении было объявлено в газетах.
Известного журналиста Михаила Кольцова летом 38-го выбрали в Верховный Совет РСФСР, 10-го декабря объявили о его избрании членом-корреспондентом Академии наук, а 13-го арестовали.
Кольцова довелось мне увидеть 1-го мая 1938-го. Он шел мимо Манежа, держа под руку брюнетку несколько выше его ростом. На лацкане пиджака выделялся орден Ленина. (Недавнее знакомство с воспоминаниями современников зародило у меня сомнения в достоверности пункта об ордене Ленина. Разумеется, за полвека память может и подвести, однако пишу как помню.)
Кто-то из знакомых окликнул журналиста шуткой. Тот, не останавливаясь, оглянулся, переспросил, открыто, подчеркнуто смеясь, как смеются, когда хотят показать, что собеседника уважают и очень довольны его остротой.
Кстати, брат журналиста — художник Борис Ефимов — является автором известной в те годы карикатуры «Ежовые рукавицы». Обаятельный нарком внутренних дел сжимал в этих рукавицах ведущих деятелей ленинской гвардии (к изображению которых именно относится термин «карикатура»).
Если Кольцова взяли неожиданно, чуть ли не прямо из его редакторского кабинета, то Мейерхольд удостоился промежуточной стадии. А именно, в «Правде», 1938, появилась разгромная статья летчика Чкалова, направленная против театра Мейерхольда. Дальше все пошло, как по нотам, то есть в последующих номерах газеты появились «письма читателей». Нужно ли говорить, что это были за письма. Театр закрыли. В июне 1939-го Мейерхольд был арестован (кстати, Ежов тогда уже тоже сидел), а 2.II.40 всемирно известного режиссера казнили в возрасте 66 лет.
В то время при упоминании о партийных знакомых стали удивляться уже не аресту, а наоборот, что тот или иной деятель продолжает здравствовать на воле.
— Вы знаете, что удачно выкрутились? — изрек заместитель наркома. Реплика была обращена к Исааку Розенбергу. Советский разведчик, возможно, ранга Рихарда Зорге. Его орден Ленина — большая редкость в то время — я видел сам. Слышал также историю награды.
По окончании доклада Сталин поинтересовался:
— Кто это сделал?
Вопрос почему-то смутил:
— Там, один еврей…
— Так вот, дайте этому еврею орден Ленина.
Из-за рубежа Розенберг последний раз вернулся в начале 38-го года. Не воображайте, что замнаркома грубовато порадовался избавлению разведчика от опасностей, связанных с работой. Отвертелся, по его мнению, Розенберг от более чем вероятного ареста дома.
Дали разведчику униформу со шпалами, поставили учить преемников. А накануне майских праздников забрали.
У ответственных работников арестовывали и жен, не одновременно, а с небольшим интервалом. Но их, как правило, не казнили, дело обходилось многолетним заключением.
Зная сталинский конкретный стиль руководства, трудно предполагать, что не существовало некоторого планового числа людей, подлежавших репрессированию и уничтожению. В первой половине 1937 года Ежов в Москве созывает всесоюзное совещание всех полномочных представителей НКВД республик, краев и областей, на котором выступил с «установочной» речью.
«— Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, не взирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.
После этого Ежов стал называть приблизительные цифры предполагаемого наличия «врагов народа» по краям и областям, которые подлежат аресту и уничтожению. (Это была первая наметка спускаемых впоследствии — с середины 1937 года — официальных лимитов в определенных цифрах на каждую область.)»7.
В заключение нарком не забыл сослаться на вождя: «Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил необходимые полномочия».
Когда докладчик закончил, один из участников тут же встал и объявил, что в его области подобного количества врагов народа нет и что вообще недопустимо заранее планировать число арестованных и расстрелянных. Рассвирепевший Ежов объявил его «врагом», сразу вызвал коменданта и приказал арестовать смельчака.
Влияя на развитие событий, Сталин за два года сумел добиться решения поставленной задачи. При этом «руководящая и направляющая сила» — партия выступила в незавидной роли активного помощника органов.
«Своей жесткой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного». Так характеризует маршал Жуков заслуги Сталина в создании материально-технических средств во время битвы под Москвой8,(т. 2).
Фраза в кавычках точнехонько перекладывается на пять лет назад. То, как рождалось невозможное в адском сталинском котле, дает почувствовать речь белорусского делегата Матвеева на 18-м съезде, 1939. Приведем выдержку9.
«По районам продолжали разъезжать уполномоченные, творившие антипартийные дела, терроризировавшие местные парторганизации и добивавшиеся исключения коммунистов пачками из партии.
Характерно в этом отношении дело одного из таких «уполномоченных» — Земцева. Получив полномочия от бывшего руководства ЦК КП(б) Белоруссии, не имея никаких материалов, кроме непроверенных газетных статей о «вражеской» работе в Белынич-ском и Руденском районах, он выехал в эти районы. Никакой проверки там он не производил. Он созвал районные партсобрания и объявил, что руководство в районе является вражеским, добился выражения политического недоверия секретарю районного комитета, причем приказал арестовать этого секретаря райкома, что и было выполнено.
Не ограничиваясь этим, он составил список коммунистов, подлежащих исключению. К вечеру этого дня было исключено 17 человек. Партбилеты отобрал Земцев. В одной из партийных организаций остался неис-ключенным только один человек, которому Земцев заявил, что его исключат потом, так как сейчас голосовать за исключение некому.
Затем он отобрал у членов райкома ключи, печать, сдал их в районное отделение НКВД и, опечатав здание райкома, уехал, ликвидировав, таким образом, районный комитет».
Во все процессы и явления общественной жизни, будь то литература, авиастроение или военные действия, Сталин вмешивался лично, не довольствуясь установками. Это же относится к террору, что подтверждает рассказ Михаила Кольцова, записанный его братом Борисом Ефимовым; время действия — 1938 год.
Кольцов как-то зашел в кабинет к редактору «Правды» Мехлису «и застал его за чтением толстой тетради». То были «показания» арестованного Таля.
— Прости, Миша, — сказал Мехлис, — не имею права, сам понимаешь, дать тебе почитать, но посмотри, если хочешь, его резолюцию.
Кольцов посмотрел. Красным карандашом было начертано: «Тт. Ежову и Мехлису. Прочесть совместно и арестовать всех упомянутых здесь мерзавцев. И. Cm.»10
