Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна
– В Арбатском счастье ест шар.
Беспрекословно передаю эту глупость Жене.
Последним сидит Юрин папа, единственный из старших за этим столом, кроме m-llе Marie.
– Господа, внимание! – провозглашает он, с шумом отодвигая стул. – В Арбатской части пожар!
– Что? Что такое? – слышится со взрослого стола встревоженный голос какой-то дамы.
– Вы шутите, или это серьезно?
Юрин папа смеется.
– Спросите Маргариту!
Все хохочут, Маргарита громче всех.
– Совсем я не так сказала! На горе Арарат три барана орали!
Все еще громче смеются.
В это время начинают разносить чашки с шоколадом, и мы сразу забываем Арарат и Арбат.
После шоколада нас ведут в большую светлую залу с колоннами, зеркалами и паркетным полом. M-llе Marie садится за рояль.
– Cavaliers, engages vos dames![13] – кричит Юрин папа.
Музыка играет что-то очень веселое. Несколько пар уже кружится.
– Кира, вот тебе дама, – говорит Юрин папа, подводя ко мне Маргариту, с которой только что танцевал польку.
– Я с Юрой хочу, – отвечаю я, не глядя на своего врага.
– Разве кавалеры с кавалерами танцуют? – фыркает Маргарита.
– Еще как танцуют! Сейчас увидишь!
Я бегу приглашать Юру. На наше счастье сейчас играют галоп, где роли дамы и кавалера приблизительно одинаковы.
Локоны моей дамы Юры хлещут меня по лицу; все кружится – и мы, и зала; все громче и быстрей играет музыка.
Чувство полета снова охватывает меня. Я что-то громко кричу, еще шире раскрываю глаза…
Галоп кончился. Я никого не видел, ни о чем не помнил. Теперь я знаю одно: я страшно люблю Юриного папу.
Вот он, нагнувшись над роялем, говорит с m-llе Marie.
Я бегу к нему.
– Как ты хорошо танцевал сейчас! – восклицает он.
– Я вас так люблю, так люблю! – говорю я, не помня себя.
Он целует меня в лоб, затем, обернувшись к m-llе Marie:
– Этот мальчик совсем покорил мое сердце!
– Очень рада, – перебирая ноты, отвечает та, – я знала, что эти братья в твоем вкусе.
Галоп сменяется полькой, полька – венгеркой, венгерка – па-де-катр, тот снова галопом.
Все раскраснелись, все запыхались. Старшие, глядящие на танцы из соседней комнаты, от времени до времени подзывают к себе детей, вытирают им мокрые лица, разглаживают растрепавшиеся волосы.
– Посиди смирно!
– Отдохни, милая, ты так разгорячилась!
Но никто не слушается, – пестрые платья продолжают раздуваться, лица улыбаться, щеки гореть.
Вот Женя танцует с Адриэнной. Какой он большой рядом с ней! Какие у нее тоненькие ножки! Но мне никто, никто не нужен, кроме Юриного папы!
Вдруг я замечаю в дверях Матрену. Она точно ищет кого-то глазами.
– Нет, наверное, не за нами, – ободряю я себя, хотя ясно знаю, что именно за нами.
Как, сейчас все кончится?! И танцы, и музыка, и все эти дети, и Юрин папа – вся елка? Так скоро? Женя еще не видел Матрены. Я бегу к нему.
– Женя! За нами пришли!
Он мигом меняется в лице.
– Неправда! Кто сказал?
– Видишь, Матрена стоит!
– Может быть, за кем-нибудь другим?
– Нет, нет, за нами!
Мы смотрим друг другу в глаза и стараемся не заплакать…
– Кирочка, Женя! За вами мамаша горничную прислали!
....................
Темно. Снег грустно похрустывает под ногами.
Мы еще никогда не были в саду так поздно.
VII
Белая детская в тот вечер была пещерой. Это с ней случалось. Нам ничего не нужно было делать: звери сами сходили с картинок, одеяла сами ложились на пол, клеенка сама превращалась в воду. Звери рычали, вода журчала, разноцветный мох мягко шерстился о наши руки и лица.
Мы лежали на каменном выступе и ловили форель. В настоящем озере водилась замечательная форель, – стоило только вытянуть руки, как она сама плыла в них, приятно скользя по ладони холодным, скользким рыбьим тельцем.
Женин ручной лев, исполнявший должность ручного пса, сидел у входа пещеры, чтобы вовремя предупредить нас о грозящей опасности. Великолепная грива его из червонного золота сыпала искры каждый раз, как он повертывал голову; жилистый хвост с толстой кисточкой мерно постукивал о скалу; добрая морда была полузакрыта лапами.
Женин лев на вид мог показаться злым, но мы знали его доброту и привязанность к нам, – разве мог он забыть когда-нибудь, что Женя спас его от смерти, вытащив из лапы острую кость.
Кроме Жениного льва и моего ручного тигра, совсем молодого и потому малоинтересного, в пещере этим вечером находились две сестры-гиены, хромой волк и соловей, которые, несмотря на разность характеров, жили друг с другом как нельзя более душа в душу.
Гиены заходили к нам иногда доесть остатки от добычи тигра и льва; волк обыкновенно прятался от охотников; соловей, от старости перепутавший все свои песни, доживал в пещере последние дни своей жизни.
Мы с удовольствием принимали всякого зверя, требуя в награду от каждого рассказ. Гиены и волк уже рассказали свои истории. В настоящую минуту рассказывал соловей:
– Я жил в Китае, в садах императора. По вечерам мать брала меня на руки и целовала…
– Тут что-то не так! – перебил я недовольно. – У твоей матери были крылья, и она не могла укачивать тебя на руках. Ты опять что-то перепутал!
– Перепутал, – смиренно согласился соловей. – У моей матери были не руки, а чудные пестрые крылья. Когда она распускала хвост, все любовались ею и говорили: «Ах, какой красивый павлин!»
– Соловей! – сердито воскликнул я. – Перестань врать, а то мы тебя никогда не пустим в пещеру!
– Я не вру, – обиженно запищал китайский соловей.
– Если не врешь, то путаешь. Начинай сначала!
– Я жил в садах китайского императора. У меня не было матери. Я свил себе гнездо на лимонном дереве и с утра до вечера пел песни. Однажды китайский император услышал мое пение и взял меня к себе во дворец. Там были чудные комнаты из рубинов и бриллиантов, фонтаны с живой водой и золотые цветы в изумрудных вазах. Когда мы сели за стол, прибежали десять морских свинок и стали разносить тарелки с супом. Эти свинки были одеты как поваренки, а на ногах у них были лодочки из ореховых скорлуп. Я сначала не хотел есть суп, но старушка все упрашивала: «Ешь, мальчик, а то ты не дойдешь до дому». Я стал есть и забыл про свою маму, и забыл про капусту, и у меня вырос длинный нос, – нет, это потом, когда я заснул…
– Женя! – возмущенно воскликнул я. – Ты все перепутал! Это ты «Карлик Нос»[14] рассказываешь!
– Я совсем больше не хочу рассказывать. Как только мне начинает нравиться, ты сейчас перебиваешь. Рассказывай сам!
– Вот еще! Я в последний раз за всех рассказывал: и за оленя, и за олениху, и за оленят…
– Это за одно считается!
– Нет, не за одно, – и за слона, и за белку, – целых пять зверей! А ты за одного рассказать не можешь…
Водворилось сердитое молчание.
Форель спряталась под камни, тигр перестал играть с гиенами, волк повернулся к нам спиной, львиная грива потухла… В пещере стало темно и холодно.
В гостиной пробило шесть.
– Женя, по-твоему, сколько раз било?
– Шесть. Я считал.
– Тебе скучно?
– Да, но зато и тебе скучно.
Короткое молчание.
– Женя, будь соловьем.
– Ты опять скажешь, что я перепутал.
– Ни за что не скажу – увидишь… Ну пожалуйста!
– Хорошо, но если ты опять…
– Ничего не опять… Милый Женя, рассказывай!
– Ну хорошо. Я был китайским соловьем. Когда я распускал хвост, все говорили: «Какой чудный соловей!» Кроме того, я еще пел разные песни. Однажды император услышал меня и взял с собою во дворец…
В моей руке уже забилась форель, в темноте снова загорелась львиная грива, волк повернулся к нам мордой, сестры-гиены встали на задние лапы и затанцевали перед тигром: пещера снова стала теплой и настоящей…
– Во дворце императора жила одна маленькая девочка в красных туфельках…
