Олег Рогозовский - Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда
В течение этого самого тяжелого года союзники поставили более трех тысяч самолетов (после того, как Покрышкин сел на «Кобру», он отказался летать на Яках), четыре тысячи танков (советские танкисты предпочитали американский «Шерман» нашему Т-34) и (за всю войну) около 500 тысяч автомашин. Об их качестве, по сравнению с полуторкой ГАЗ-АА и трёхтонкой ЗиС-5, говорить не приходится. По довоенным нормам американскими машинами можно было оснастить 1000 (!) дивизий РККА. Поставлялся также авиационный бензин и снаряды, технические маслá и многое другое. Без этой техники многое и многие были бы еще потеряны, а некоторые современные российские историки считают, что и вообще мы могли бы проиграть войну, так как просто не хватило бы людей – против моторов и брони голыми руками не повоюешь. Когда немцам стало ясно, что необходимо перерезать дорогу, сил у них уже не хватало.
В 1944 году фронт перешел в наступление, затем финны вытеснили немцев из своей страны, и папа до конца этой войны за границу не попал. Хотя и был от нее в двух шагах[51]. Зато он попал за границу вскоре после начала следующей войны – с Японией.
Командующий Карельским фронтом Мерецков и часть войск были переброшены на Дальний Восток; они приняли участие в разгроме потерявшей к тому времени боеспособность Квантунской армии. Красная Армия продолжала воевать и после капитуляции Японии 14 августа, чтобы отдать как можно больше Китая «нашему» Мао. Чан Кайши тоже являлся «нашим», но слишком умным (и даже генералиссимусом).
Войну Красная Армия «закончила» только 3 сентября, когда Америка уже три недели не воевала.
Папа в это время попал в Сеул (разделение по 38-ой параллели только еще устанавливалось). Это был первый отдых с начала войны. Про чайные домики и гейш папа не рассказывал. В качестве подарков он привез шелковые японские кимоно. Особенно хороши были из темносинего шелка с серебряными драконами на спине. Одно из них досталось тете Рае, которая выглядела в нем шикарно. У мамы было что-то более скромное. Второе кимоно с драконами папа практически не надевал, и мама уговорила подарить его Андрею во время его визита к нам. Очень ценным приобретением стал обеденный сервиз на 12 персон из японского фарфора. К сожалению, он начал биться уже в Вологде, когда разбились первые чашки. Мне же запомнился костюм, который папе сшили за один день в Сеуле. Его чуть ли не за полу шинели поймали корейские портные и пообещали к вечеру его сшить. В костюме из тонкой черной шерсти с шелком папа выглядел импозантно, но вскоре из него «вырос». С прохудившимися на коленях брюками, но почти новым пиджаком он достался мне, когда я уехал из дома.
Киевская эвакуация
Нашу эвакуацию и житье в Вологде я описал раньше.
Из Киева родственники выбирались тоже не просто. Во-первых, Сталин запрещал эвакуацию – он обещал Черчиллю Киев не сдавать и за Днепр не отступать (Черчилль его об этом не просил). Тем самым он погубил лучшие силы Красной Армии. В киевском котле оказались и были разгромлены, убиты и взяты в плен около 700 тысяч солдат и оставлено много техники. Еще до этого были брошены бежавшими танкистами и артиллеристами бронетанковые силы и артиллерия, превосходящие немецкие и по количеству и по качеству. Кинохронику, которую я увидел уже в Германии, забыть трудно. Немецкий самолет с кинокамерой на бреющем полете летит на восток. Нескончаемым хвостом, уходящим в бесконечность, на дороге стоит колонна неповрежденных Т-34, тягачей с пушками и другая техника. Они шли на восток (еще до Киева) и были брошены. На сделанной уже нашими фотографии, стоят десятки оставленных на аэродроме новейших МиГ-3. Я думал, что они стоят потому, что у них кончилось горючее. (Дизельного топлива для танков катастрофически не хватало, как и авиационного бензина и снарядов). Но почему топливо кончилось у всех сразу? Объяснил Марк Солонин[52]. Танки и самолеты бросали, потому что думали, что без них легче спастись. Все – и недавние крестьяне, и командиры, выраставшие после 37 года из лейтенантов в полковники, захватывали полуторки и на них удирали – до первой переправы или бомбежки, потом бросали и машины.
Какая-то видимость организации была при обороне Киева, благодаря компетентности и жесткости командующего 37-й армией и киевского укрепрайона генерала А.А.Власова. Да, да, будущего предателя. А пока – героя обороны Киева (и Москвы), благодаря которому Киев стал городом-героем. Получивший Героя еще за Испанию А.И.Родимцев вспоминал, что получил нагоняй от Власова за то, что провел свою бригаду маршем от вокзала и по Крещатику, вместо того, чтобы везти ее на трамваях и сохранить силы. Сил бравым десантникам не хватило, чтобы противостоять немецкой пехоте – ни опыта, ни соответствующего вооружения у них не было.
В обстановке подавляемой паники проходила эвакуация предприятий. Жители города разбегались по селам практически с начала войны. Гражданское население было брошено на произвол судьбы. Последней акцией после поступившего приказа об оставлении Киева, был сброс с мостов в Днепр многомесячных запасов продовольствия для населения, а потом и взрыв мостов.
Многие евреи уезжать из Киева не хотели. Все помнили закон и порядок, который был при немцах в 1918 году. Сталинской пропаганде не верили. Кстати, в ней почти не упоминалось про преследования немцами евреев. Эти сведения можно было получить от многочисленных беженцев, но и они больше рассказывали про зверства ОУНовцев и бандеровцев.
Кроме понятных причин (не оставлять больных и очень старых), была и боязнь потерять то, что еще оставалось от прежней жизни – квартиру (оставшиеся комнаты), мебель, вещи. Так, например, не уехали старики Ковлеры – и погибли. Но их невестка и моя тетя Боня, не сумев уговорить их, жестко потребовала от своих родителей и сестры уезжать. Мужа Бони Сеню мобилизовали на автоперевозки. Брат Абрам уже стал командиром Красной Армии.
Больше всех против отъезда был дед. Он Сталину не верил. Но Боня сказала, что без них она не уедет. Тогда вступила в действие предприимчивая и бесстрашная баба Вера. Она сумела добыть пропуска на пароход, шедший до Кременчуга. Боня была беременна, и у нее началось кровотечение. Ее на тачке повезли к пароходу. Испугались, что живой ее не довезут и дед с бабой остались вместе с ней.
Рая с Ренкой, кажется, уехали тем пароходом. А Боня после выкидыша, едва не стоившего ей жизни, дед и баба Вера, сумевшая чудом достать еще один раз пропуска, чем спасла жизнь семьи, уехали последним пароходом. Пароходы обстреливали и топили, но у немцев были цели и поважнее, поэтому обошлось.
Боня осталась с Сеней под Куйбышевом, а потом их послали во «второе Баку», между Волгой и Уралом, где давно уже обнаружили нефть, но получить ее в заметном количестве удалось только в конце войны, когда добурились до глубоких девонских слоев. Туймазинский фонтан забил во второй половине 1944 года. Возле него и образовался поселок, а потом и город Октябрьский, где в том же году родился Валя, а в 1947 Сева (он был в свидетельстве о рождении записан Мишей и решительно перешел на это имя в школе) – мои двоюродные братья Ковлеры.
Дед с бабой Верой и Рая с Ренкой оказались в Уфе, куда эвакуировались некоторые украинские министерства и писатели Украины. Было холодно и голодно, хотя семья и получала папин аттестат. Мы с мамой получали часть аттестата только с середины войны.
Баба Вера проявляла чудеса предприимчивости – уходила на базар без денег и с пустыми руками, домой приходила с продуктами. Диалог на базаре начинался примерно так:
– Почем ваш бурак?
– Ты сама дурак, а это свёкла.
Как-то тетю Раю увидел на улице старый еврей и спросил, не дочка ли она Хайма Рогозовского. Узнав адрес, он через два дня принес полмешка муки и сказал, что дед спас ему репутацию и жизнь, когда разбирал его дело, как третейский судья. (Евреи до революции избегали гражданских судов). Деду мука не помогла – он умер от диабета в конце 1943 года. Инсулина тогда было не достать.
Мужья моих двоюродных бабушек в этом же году умерли в эвакуации в Омске. Айзенберг – от рака желудка. В первую мировую он спилил себе зубы до корней, чтобы не идти на фронт, а потом во вставленных «золотых» зубах оказалось много меди. Это, видимо, и сказалось, да еще при отсутствии достаточного питания.
В детстве и юности я считал, что все евреи, как папа и его друзья, воевали, или, по крайней мере, трудились не щадя сил и здоровья в тылу. Но оказалось, что один, в общем-то, даже и не родственник, действительно отсиживался в Ташкенте. Не подлежа мобилизации по возрасту, он и сына от нее избавил, считая, что это «не наша война». Жили они после войны получше, чем другие, а сын благополучно дожил, ничем не болея, до девяностолетнего возраста.
Еще более странным оказалось поведение некоторых евреев, не уехавших из Киева по «принципиальным» соображениям (особенно тех, кто получил немецкое образование). Да, они не верили сталинской пропаганде. Но радиоприемники-то у них были (по крайней мере, до первых дней войны). Они знали в совершенстве немецкий, могли услышать и понять, что это другие немцы – не те, которые были до и во время Первой мировой войны. Тем не менее, один из них был в составе тех, кто в Киеве преподносил немцам «хліб-сіль» на прекрасном берлинском диалекте. Он был «полезный еврей» – лечил зубы высшим офицерам вермахта (а до этого членам ЦК и высшим чинам НКВД). Немцы, лечившие у него зубы, предупредили, что ему грозит опасность. Но он предупреждению не внял. Доносы соседей (квартира с роялем на улице Коминтерна – Безаковская 19) скрыть не удалось. От Бабьего Яра он не ушел. Как и 51 тысяча[53] евреев из тех, кто не смог или не захотел бежать из Киева. Погибли в Бабьем Яру и более двадцати его близких родственников, которые, может быть, на него, как на информированного человека, ориентировались.
