Дэвид Стерри - Цыпочка
От красного пятидесятидолларового вина на кухне становится еще теплее. Я заставлю Кристи полюбить меня, даже если мне придется доставать звезды с неба. Я вполне мог бы остаться жить здесь. Я буду работать, а если нам будет не хватать, мы займем денег у ее родителей или даже переедем к ним. Будем устраивать барбекю около бассейна по воскресеньям. Будем чистить кукурузу и запускать фейерверки. Я даже попрошу однажды отцовского совета у ее старика: «Могу ли я называть вас папой?» — «Да, конечно, сынок».
На Кристи была надета футболка с быком. Я и сам был зол, как бык, так что притащил ей эту футболку, напевая песенку из мультика: «Эй, Роки, смотри, как я достаю кролика из шляпы. У меня ничего нет в рукаве. Ой, это не тот рукав». Я всегда умел быть потешным. Кристи заливалась смехом, а я верил, что совершенно свободен, что у меня нет никаких обязательств.
В комнате горели свечи. На столбиках кровати висели салфетки.
На стенах — Жанна д’Арк, Джонни Митчелл, Билли Холлидей, Элеанор Рузвельт и Бэйб Дидриксон. Какой странный выбор.
Этель Мерман пела на кассете: «Нет другого бизнеса, кроме шоу-бизнеса».
* * *Когда я вернулся домой, моя мать плакала. Мое шестилетнее сердечко сжалось от страха, когда она усадила меня в кресло рядом с собой, и я почувствовал сотрясающие ее рыдания:
— М-м-мы пере-е-зжа-аем в А-а-лаба-аму.
Судя по ее реакции, это была плохая новость. Наверно, Алабама — паршивое место для жизни.
Мне хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы немного утешить маму. Я взял ее за руку и поцеловал влажную щеку. Я был лучшим шестилетним мужем на свете. И учился ценным для цыпочки качествам.
Мой отец перевез нас в самое сердце черного Юга, где он руководил фабрикой компании взрывчатых веществ. Мы поселились в Хайтауне, в штате Алабама, Южный Бирмингем.
Я хотел стать американцем с большой буквы, а в Хайтауне, штат Алабама, с 1965 года это, можно сказать, означало одно — любить Конфедерацию.
* * *На комоде красного дерева в комнате Кристи стояли фиолетовые цветы в желтой вазе. «Красота — это правда, истинная красота — это все, что мы знаем, и все, что нам надо знать», — гласил листок бумаги, прикрепленный к стене над комодом. Джон Китс, написавший эти строки, умер, когда ему было двадцать шесть. Я весело подумал, что у меня еще лет десять в запасе, чтобы попытаться совершить что-нибудь великое.
Я сидел на кровати Кристи. Мы были вместе с шестнадцати ноль-ноль, отлично. Она рассказывала мне о Марти, своей немецкой овчарке, которая спит с ней, когда Кристи приезжает домой. Я тут же вообразил себя на заднем дворе ее отчего дома, играющим с собакой. Кристи живо описывала свою младшую сестру Ронду, которая пыталась совершить самоубийство — на самом деле она не хотела умереть, это был просто крик о помощи. Я представил себя присевшим на кровать маленькой Ронды, помогающим ей справиться с депрессией и завоевывающим этим вечную благодарность и обожание ее родителей.
Мне кажется, что я всю жизнь мог бы сидеть на кровати Кристи и слушать ее рассказы. Когда она попросила меня рассказать что-нибудь о себе, я выдал ей несколько историй, а она слушала и смеялась во всех нужных местах.
Потом Кристи сказала, что она устала. Я не дрогнул ни единым мускулом. Если хочет, пускай вызывает буксир, чтобы выдворить меня отсюда.
— Так что… Ты хочешь остаться тут?
Она пыталась казаться непринужденной, а я прекрасно видел, насколько она напряжена и даже напугана. Но я не мог отказаться от своей мечты.
— Конечно, — выпалил я и почувствовал, что у меня шарики окончательно заходят за ролики от счастья.
Потом Кристи исчезла в ванной, а я упал на постель, ощущая себя молодоженом в начале медового месяца.
Как же это отличалось от тех разов, когда я у кого-то оставался. У Санни. У высокого мужчины в сексуальной футболке.
Я представлял, как возвращаюсь в дом на холмах, тихо крадусь в спальню Беби и Сладкой, надеваю маску Ричарда Никсона и даю выход своей ярости. Мне хотелось им отомстить. Да-да, я читал эту веселую статистику в какой-то газетенке. Более шестидесяти процентов переживших сексуальное насилие начинают опускать других. Более девяноста процентов работников секс-индустрии прошли через сексуальные домогательства. Да. И у многих на пути попадались Бэби и Сладкие.
Я тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли. Вдохнуть немного воздуха, выровнять дыхание… Может, я и правда смогу теперь оставить все это позади?
Я же не обязан заниматься этим, если не хочу? Я же сейчас здесь, верно?
Я решил остаться с Кристи навсегда.
* * *Когда мне было восемь, я учился в начальной школе Джорда Уоллеса и старался как можно реже смотреть на свои руки, казавшиеся мне слишком большими. Я ждал звонка с другими ребятами, окруженный старшеклассниками — безнадежно толстыми будущими миллионерами.
— Где ты взял этот свитер? — спросил кто-то Джордана Бейлора, моего одноклассника.
— Свистнул у дохлого ниггера, — ухмыльнулся тот.
Все заржали.
— Это нехорошо — называть ниггерами черных людей, — даже не успев подумать, выпалил я то, что казалось мне истиной.
— Эй, а ты что, любишь ниггеров? Любитель ниггеров! — Джордан Бейлор, крутой парень, повернулся ко мне и зашипел, как куклуксклановец.
Вслед за ним все закричали:
— Любитель ниггеров! Любитель ниггеров!
Кто-то плюнул в меня. Все снова засмеялись.
Я просто повторил то, что часто говорила мне моя мама, а теперь мне стало страшно: одна фраза — и я сразу же изгнан из общей компании. Но я не плакал, моя верхняя губа держалась с британской твердостью и никогда не дрожала.
Прозвенел звонок, и все побежали в помещение начальной школы Джорджа Уоллеса. Я вытер слюну. Она была холодная и слизистая. Гадость.
Когда в следующий раз меня спросили, где я взял то-то и то-то, я уже твердо усвоил, что нужно говорить. Я отвечал:
— Свистнул у дохлого ниггера.
И все смеялись.
* * *— Будешь спать на кушетке… или здесь? — спросила Кристи.
Что за вопрос?
— Я буду спать здесь, но предупреждаю — не толкаться и никаких шуточек, — засмеялся я.
В профессии цыпочки был один большой плюс — маленьким девочкам я казался крутым.
— Это неинтересно, — ухмыльнулась она.
Хорошо, что мне не надо рассказывать, как совсем недавно я полировал серебро в прозрачном черном фартуке.
От Кристи, одетой во фланелевую ночную рубашку, исходил нежный аромат, как от ребенка: мыло, лосьон, крем. А еще что-то сладкое, женское. Никаких резких запахов.
Я уже давно разулся, но брюки и футболка все еще оставались на мне.
Она нырнула под одеяло в пододеяльнике цвета слоновой кости.
Я залез туда же и обнял ее. Господи, как хорошо ощущать ее всем естеством.
Кристи повернулась спиной, я положил руку ей на талию и прижался к ней всем телом. Она поцеловала мою ладонь, а я вдохнул легкий аромат ее волос и утонул в нем. Мне казалось, что это даже лучше, чем секс.
Почти лучше.
Я старался не двигаться и контролировал дыхание. Вдох — выдох. Дышать. Сохранять спокойствие. Не волноваться. В этом было что-то настолько необычное и прекрасное, что мне хотелось оставаться спокойным и впитывать новые ощущения. В то же время больше всего на свете мне хотелось войти в нее.
Я чувствовал себя деревянной куклой, фигуркой индейца, вырезанной из темного дерева. Я все еще не двигался, выжидал, наслаждаясь ощущениями, похожими на радость ребенка, проснувшегося рождественским утром, разделенный с Кристи лишь тканью брюк и тонкой ночной сорочкой.
Она немного пошевелилась — чуть заметно, но я понял, что она собирается повернуться.
О’кей, вот оно.
Футболка полетела на пол, руки касались обнаженной кожи, брюки были скинуты, и после бесконечного числа сладких поцелуев я, наконец, с острым счастьем посмотрел Кристи прямо в глаза.
Я вдыхал ее. Я выдыхал ее. Я ею дышал.
Вдох. Выдох.
Никаких резких, чужих запахов. Ни сигарет, ни алкоголя, ни даже запаха возбуждения. Кристи пахла, как сама жизнь. Я был опьянен любовью, мой язык нырял в нее, как в реку. Она была такая сладкая.
Это так отличалось от секс-работы. Там я должен был заставлять себя быть любовником.
Когда Кристи наконец кончила, я чувствовал в себе целую вселенную, и в этой вселенной я был королем. Я подвинулся ближе и прижался к ней еще теснее. Мне не важно сейчас общение. Мне достаточно просто лежать и обнимать ее.
Ну вот, теперь она знала, насколько я хорош. И я окончательно уверился, что барбекю с ее родителями, кость для Марти и разговоры с Рондой — только вопрос времени.
8. Жеребец и «Кинг Донг»
Вы, кто желали столь многого, напрасно просили —
Утолить ваш голод — непосильная задача.
