Николай Яковлев - Вашингтон
Официальная трактовка послужила неиссякаемым источником для шуток и анекдотов, по большей части добродушных. Деликатно рассмеялся тот же Ирвинг. Его бессмертный Рип Ван Винкль, проспавший войну за независимость, обозревая родной край, так узнает о Вашингтоне: «Вместо высокого дерева, под сенью которого ютился когда-то мирный голландский кабачок, торчал длинный голый шест, и на конце его красовалось нечто похожее на красный ночной колпак. На этом шесте развевался также неизвестный ему пестрый флаг с изображением каких-то звезд и полос — все это было чрезвычайно странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз выкуривал свою мирную трубку, румяное лицо короля Георга III, но и портрет тоже изменился самым удивительным образом: красный мундир стал желто-голубым, вместо скипетра в руке оказалась шпага, голову венчала треугольная шляпа, под портретом крупными буквами было выведено: «Джордж Вашингтон».
Юморист А. Уорд прекрасно пародировал набившие оскомину панегирики: «Д. Вашингтон был лучшим человеком, на которого когда-либо клал глаз этот мир... Он никогда не ошибался! Он любил свою страну. Он не занимался пустяками. Он был ангелом в треугольной шляпе и штанах по колени». Н. Хауторн считал уместным задавать вопрос: «А что, кто-нибудь видел Вашингтона голым?» И моментально давал ответ: «Это совершенно невозможно, он родился в платье, напудренном парике и величественно поклонился, появившись на свет». У. Эмерсон в своем чрезвычайно популярном «Представительном человеке», схватив дух времени, заключил: «Каждый герой в конце концов начинает навевать тоску... Добродетели Вашингтона воспеваются до небес. К черту Джорджа Вашингтона! — искренне отвечает бедный простак».
В Америке все же смельчаки множились. Наконец за легенду взялся Марк Твен. К самому Вашингтону писатель относился с величайшим уважением, достаточно напомнить его сатирический очерк «В защиту генерала Фанстона». Натуру Вашингтона, утверждал Марк Твен, всегда тянуло «к моральному злату», а в очерке «Исправленный катехизис» считалось само собой разумеющимся, что первый президент — пример, достойный подражания юношества. Но ура-патриотический миф вызывал у Марка Твена тошнотворное чувство, зафиксированное в юмористических рассказах «Трогательный случай из детства Джорджа Вашингтона» и «Чернокожий слуга генерала Вашингтона».
Марк Твен посильно высмеял легенду о Вашингтоне, сочинив блестящую юмореску «Моя первая ложь и как я из нее выпутывался». Марк Твен писал: «Против сказанной им правды о вишневом деревце у меня, как я уже указывал, нет ровно никаких возражений. Но мне кажется, она была сказана по вдохновению, а не преднамеренно. Обладая острым умом военного, он, вероятно, сначала думал свалить вину за срубленное дерево на своего брата Эдварда, однако вовремя оценил таящиеся тут возможности и сам использовал их. Расчет мог быть такой: сказав правду, он удивит своего отца, отец расскажет соседям, соседи распространят эту весть дальше, она будет повторяться у каждого очага, и в конце концов именно это сделает его президентом, причем не просто президентом, а Первым Президентом! Да, мальчонка отличался дальновидностью и вполне способен был все заранее обдумать».
Марк Твен мог написать это, в общем, безнаказанно в 1899 году, ибо к этому времени американская профессиональная историческая мысль начала заново открывать Вашингтона. Процесс оказался длительным, болезненным и в конечном итоге пошел далеко не так, как думал Марк Твен, силясь разъединить человека и легенду.
В 1885 году серьезнейший американский историк Джон Б. Макмастер заявил: Вашингтон «остается совершенно неизвестным человеком», хотя основные факты его биографии «известны каждому школьнику в США. Тем не менее его подлинная биография еще не написана». Заявление Макмастера отражало теперь единодушное мнение интеллектуальной общины Соединенных Штатов, уставшей от культа Вашингтона. Последовавшее на первый взгляд походило на иконоборчество, на деле получилось лишь расширение базы легенды, а культ серьезно не пострадал.
К концу XIX столетия публикация Спаркса больше всерьез не принималась. Библиотекарь конгресса У. Форд в 1889–1893 годах выпустил 14 томов документов Вашингтона, к которым не могло быть претензий с точки зрения правильности воспроизведения текстов. Что до охвата имевшихся материалов, то проделанное Фордом отнюдь не означало существенного пополнения арсенала опубликованных материалов: по сравнению с коллекцией Спаркса собрание Форда было всего на три тома больше.
Вероятно, учитывая печальный опыт предшественника, Форд счел излишним давать личную версию жития Вашингтона. Он полагал, что 14 томов документов окажутся красноречивее. Издание С. Гамильтоном в 1898–1902 годах пяти томов писем Вашингтону и относящихся к ним документов несколько расширило доступные для исследователей опубликованные источники.
Однако не публикация У. Форда при всем ее похвальном академизме, а три биографии Вашингтона, появившиеся с незначительными промежутками во времени, сделали погоду, ибо в них была предпринята первая, лишь частично удачная попытка показать живого человека. К 100-летию вступления Вашингтона на пост президента, в 1889 году, начинающий историк Генри К. Лодж приурочил выпуск энергично написанного двухтомника «Джордж Вашингтон, человек». Лодж начал с самыми высокими надеждами, призвав покончить с интерпретациями, восходившими к Уимсу, ибо они вызвали цепную реакцию, «став неисчерпаемой темой для шуток бурлеска». Он разъяснил: «Нужно описать самого человека, чтобы выяснить, кем он был в действительности, что он значил тогда, кем он является ныне и что означает он для нас и сегодняшнего мира».
В двухтомнике Вашингтон стал очень походить на политика, исповедующего кредо федералистов, хотя общеизвестно, что межпартийная борьба и партийные оценки ему были ненавистны. Описав пространно, красноречиво и популярно жизнь Вашингтона от колыбели до могилы, Лодж пришел к тому, с чего начал, — согласился с вердиктом, который, собственно, и намеревался анатомировать: «В Вашингтоне было что-то, назовем это величием, достоинством или величавостью, отличающее таких людей от всех остальных. Он принадлежит к числу тех, кого чрезвычайно трудно понять... Когда по смерти данного человека мир решит именовать его великим, тогда следует согласиться с этим... Верно или ложно такое представление, не существенно: остается сам факт».
По понятиям современной исторической науки, Лодж потерпел фиаско, полностью пройдя заколдованный круг легенды. По сравнению с этим меркнет слабое понимание автором стратегии и тактики войны за независимость. Современники тем не менее высоко оценили книгу Лоджа, по крайней мере, она была живо написана. Что до упомянутого фиаско, то, по тогдашним воззрениям, оно никак не запятнало профессиональной репутации автора.
