Эммануил Казакевич - Весна на Одере
- Тише, - сказал Бюрке.
- А наша бедная отчизна, - продолжал Линдеманн шёпотом, - ей еще предстоит будущее... Конечно, под эгидой более гибкой политической силы!.. Фюрер был великий человек, но он многого не понимал!.. Недостаток гибкости погубил его. Правильная внутренняя политика - и бездарная внешняя!..
На третий день скитаний Бюрке и Линдеманн увидели перед собой Эльбу. Из всей группы к этому времени осталось одиннадцать человек: три эсэсовца, один чиновник министерства внутренних дел, один "лейтер" из "гитлеровской молодежи" и четыре солдата родом из Тюрингии и Ганновера.
Бюрке достал лодку, и они переправились.
Невдалеке виднелась большая деревня. Оттуда доносился шум человеческих голосов и гудение множества автомашин.
У окраинных домов деревни стояло несколько "доджей" с американскими флажками на радиаторах.
Бюрке кашлянул, побагровел, поднял руки и пошел. За ним то же самое проделали остальные, только Линдеманн, как человек гражданский, шел с опущенными руками.
Американские солдаты встретили их очень неприветливо и повели по деревне. Один из них даже дал Бюрке подзатыльник. Американцы, и в особенности бывший среди них негр, смотрели на немцев с ненавистью. В штабе какой-то части, куда их привели, их кратко допросил сурового вида американский капитан. В его голосе слышалась явная враждебность.
Когда он ушел, Бюрке злобно покосился на приунывшего Линдеманна, но ничего не сказал.
Поздно вечером их вывели из штаба и под охраной повели в другой дом.
Американский офицер, как потом оказалось, полковник, обратился к Линдеманну на хорошем немецком языке: его удивило, что он видит перед собой гражданского человека. Линдеманн сразу же заговорил по-английски. Полковник пригласил его сесть. Они оживленно разговаривали, и, слушая Линдеманна, американец все повторял задумчиво:
- Иес... Иес...
Время от времени полковник бросал на Бюрке и остальных немцев проницательный взгляд маленьких колючих глаз. Немцы, обтрепанные, небритые, угрюмые, стояли рядком у стены.
"Разведчик", - думал Бюрке, следя исподлобья за американцем. Американец - длинный, худощавый, с черными усиками и тощими волосатыми руками - курил сигарету. Взгляд его на мгновение остановился на Бюрке, и он, усмехнувшись, спросил по-немецки:
- Ну что, господа? Вырвались из русских рук? Что ж, вам повезло!..
Он вышел из комнаты. Все тревожно молчали. Полковник вернулся вместе с другим офицером, у которого на груди красовалась колодка с многочисленными орденскими ленточками. Этот был невысок ростом, плотен и весел, он потирал все время маленькие ручки, хватал со стола то одну, то другую бумажку и, пробегая глазами написанное, бросал обратно на стол. Он прошелся мимо стоявших у стены немцев, что-то шутливо говоря Линдеманну. Линдеманн сдержанно смеялся.
Бюрке не мог ничего понять из того, что говорится вокруг, и тоскливо смотрел то на одного, то на другого, ожидая решения своей участи и все больше волнуясь. Вдруг низенький американец подошел к нему и спросил:
- Эс-эс?
- Н-нет, - сказал Бюрке.
- Знаем, знаем! - лукаво и весело засмеялся американец и опять отошел к столу.
Дальнейшее произошло быстро и неожиданно. Линдеманн встал, учтиво поклонился, и немцы покинули штаб. Впереди их оказался американский сержант, который, сказав что-то Линдеманну, исчез. Немцы вошли в домик на окраине деревни. Там валялось штатское платье, и Линдеманн быстро сказал:
- Переодевайтесь.
Промышленник шепнул Бюрке, что ему, Линдеманну, разрешено отправиться к себе домой, в виллу под Мюнхеном, и там дожидаться распоряжений американских властей.
- Знаете, что? Отправляйтесь со мной, - предложил Линдеманн и тихо добавил: - Они отнеслись к вам исключительно благожелательно, по-джентльменски, сверх всяких ожиданий. Это люди умные, деловые, не крикуны... С ними приятно дело иметь, не правда ли?
Бюрке одевался с лихорадочной быстротой. Наконец пошли. Бюрке шел, поминутно оглядываясь: в глубине души он еще подозревал, что это злая шутка и его сейчас остановят. Но его никто не остановил. Все устраивалось прекрасно!
XXVII
В дивизии еще ничего не знали о Лубенцове, когда в Потсдам прилетел на самолете член Военного Совета генерал Сизокрылов.
Берлин уже капитулировал. Немцы повсеместно прекратили сопротивление, и комендант города генерал Вейдлинг вместе со своим штабом сдался в плен генералу Чуйкову.
Сизокрылов, побывавши в Берлине, приехал сюда, чтобы ознакомиться с положением наших частей западнее города. По дорогам шли многотысячные колонны захваченных и сдавшихся в плен немцев из той группировки, которая предприняла попытку прорваться на запад.
Генерал Середа доложил члену Военного Совета обо всем случившемся. Только что прибыл приказ о дальнейшем движении дивизии на запад, к Эльбе. Комдив был радостно возбужден, как, впрочем, и все офицеры и солдаты дивизии.
Солдаты строились. Шоферы заводили машины.
Уже перед отлетом Сизокрылов спросил:
- Как поживает ваша дочь?
- Хорошо, - ответил Тарас Петрович. - Она теперь в Сан-Суси, осматривает дворец.
Сизокрылов вдруг сказал:
- Вы бы не отпустили со мной дочь? Ей интересно будет посмотреть на Берлин. - Помолчав, он добавил: - Сегодня прилетает из Москвы жена, и мне бы хотелось познакомить ее с вашей дочкой.
Комдив сразу же послал машину за Викой.
Сизокрылов в ожидании девочки прохаживался по зеленому полю аэродрома.
Анна Константиновна знала уже о смерти сына. В ночь на 1 мая Сизокрылов решился. Он вызвал Москву по телефону. Девушка, работавшая на центральном узле в Москве, соединила его с квартирой. Сизокрылов наперед обдумал все, что он скажет, и хотел начать с поздравления по поводу 1 Мая, но, услышав голос жены, сказал:
- Это я, Аня. Возьми себя в руки, Аня. Надо все узнать, все узнать!
Она сразу поняла. И первые ее слова, которые он услышал после вскрика были:
- Дорогой мой, не убивайся!.. Мы выдержим все!
Больше она не смогла произнести ни слова, и он сидел, держа телефонную трубку возле уха, и ожидал. Его рука дрожала, и когда зазвонил другой телефон, он снял вторую трубку и, прижимая обе трубки к ушам, с трудом нашел в себе силы, чтобы ответить командующему:
- Позвоните, пожалуйста, через десять минут. Теперь я не могу.
Он положил одну трубку, а другую продолжал держать возле уха, наконец сказал:
- Аня! Дорогая!
Тогда в трубке послышалось рыдание, и он молчал и думал о том, как хорошо слышно рыдание за столько тысяч километров.
- Прилетай ко мне, - сказал он. - Возьми отпуск. Хоть на несколько дней. О самолете я распоряжусь.
Он положил трубку и позвонил командующему.
- Что нового? - спросил он, глядя на свою руку, которая все еще дрожала.
