Марсель Брион - Моцарт
Констанца пыталась рассеять его мрачные предчувствия; она говорила Вольфгангу, что он скоро поправится, водила его в Пратер, чтобы он мог видеть деревья, лужайки. Но ничто его не утешало. Он без конца говорил о близкой смерти, о Реквиеме, который уже должен быть готов, и о Сальери, которого обвинял в том, что тот его отравил. Несмотря на ревность, которую Сальери испытывал к более великому и менее счастливому, чем он сам, сопернику, итальянец явно не был способен на такое преступление, так что Моцарт тут же воздавал должное этому полнокровно живущему конкуренту. Он радовался, когда Сальери хвалил Волшебную флейту. Но болезнь усиливала в нем манию преследования, подтачивавшую его уже несколько лет, — результат его неудач. Нет сомнения, что хотя музыканты, которых затмевал его несравненный талант, и не пытались сократить его дни, они делали все для того, чтобы преградить ему дорогу, и в этом весьма преуспевали. Глухая война против Моцарта, которую вели его противники, и притом победоносно, в течение всей жизни, опустошала его больше, чем болезнь. Сальери, как и аббат Фоглер, был ярким представителем тех состоятельных композиторов, которые коварно мешали успеху великого зальцбуржца.
Однако похоже, что, по какой-то новой иронии судьбы, именно теперь наступало время его триумфа, — в тот самый момент, когда было уже слишком поздно, чтобы он смог им воспользоваться. Волшебная флейта имела огромный успех и, благодаря оборотистости Шиканедера, практически не сходила со сцены; Не исключено, что отчасти это объяснялось тем, что запрещенное Леопольдом II франкмасонство работало во славу произведения, отобразившего его идеалы в самой восхитительной форме и с самыми убедительными акцентами. Из Голландии и Венгрии поступили предложения о концертах. Англия ждала новых опер Моцарта. Крупные музыкальные столицы оспаривали между собой приоритет и честь поставить новые произведения маэстро теперь, когда он уже не мог их написать; его последние силы были потрачены на роковой Реквием Вальзегга, и ему были посвящены последние мысли умирающего.
Не будем держать зла на честолюбивого дворянина. Он оказался, сам того не ведая, своего рода орудием судьбы, приглашавшей Моцарта написать финальную сцену для того духовного пути, этапы которого обозначили великие произведения его религиозной музыки: первая Месса Соль мажор (KV 49), написанная в двенадцатилетнем возрасте, PaterDominicusMesse, исполнявшаяся в следующем году в Зальцбурге (KV 66), Месса До мажор (KV 220), Кредо-Месса (KV 257), не говоря уже о многочисленных литаниях, других религиозных сочинениях, в том числе последнее из них — мотете Ave verum (KV 618), «религиозных сонатах» Vesper (KV 339). Если некоторые из этих сочинений, несмотря на несомненную набожность Моцарта, и сохраняют некоторый мирской характер, особенно те, что написаны были в юном возрасте, и порой мало отличаются, кроме заголовка, от «нецерковной» музыки, все же следует признать, что главной чертой творчества Моцарта была его религиозность, В самом деле, религиозен человек, который творит в благородстве и чистоте души сочинения, пронизанные святостью. Религиозна природа гения художника, а не сюжеты, которые он пишет или использует в качестве тем для своих поэм и мелодий, и именно она приближает или отдаляет его от Божественного. Сезанн, когда писал пейзаж или яблоки, был ближе к абсолюту и святости, чем Рубенс в своих композициях на религиозные темы. Реквием, которому Моцарт посвятил последние мгновения своего творчества, является, таким образом, вершиной и этого творчества, и жизни, — даже в том неоконченном виде — что само по себе есть символ трагической фатальности, довлевшей над судьбой музыканта, — в каком он его оставил.
Он слег 20 ноября 1791 года, и встать с постели ему уже было не суждено. Собравшиеся на консилиум 28-го врачи признали его состояние безнадежным. У него была потовая лихорадка, говорили они, лекарств против которой не существовало. «Я чувствую, что о музыке больше не может быть и речи», — вздыхал он. Но в минуты, когда страдания давали ему некоторую передышку, он еще продолжал работать над Реквиемом. Он попросил окружавших его друзей спеть вместе с ним завершенные части и своим почти неслышным голосом вел партию альта. Когда дошли до Lacrimosa, силы внезапно оставили его, и он, рыдая, рухнул на подушку.
Музыканты, дежурившие у его изголовья, сменяя друг друга: Шакк, Рознер, Хофер, Герль — с ужасом отмечали ухудшение его состояния. В моменты, когда к Моцарту возвращался вкус к жизни, он в своем воображении следил за ходом представления идущей в это время в театре Волшебной флейты. Не отрывая глаз от часов, он просил кого-нибудь из друзей играть на фортепьяно ту сцену, которую в данный момент представляли в театре. Песня Папагено и ария с колокольчиками вызывали добрую улыбку на его устах. Счастливый, свободный Папагено!.. Музыкант вспоминал свои любимые шутки, состоявшие в том, что все прятались в кулисах, когда Шиканедер пел, и, исполняя партию колокольчиков, затихали, когда Папагено делал вид, что играет на них, и наоборот, как только актер оставлял колокольчики в покое, начинали долго звонить. Моцарту особенно нравился этот человек-птица, простое, наивное дитя природы, не ведавшее ни сложных переживаний, ни сердечных мук.
Ночью с 4 на 5 декабря он окликнул сидевшую с ним Софию Хайбль и сказал ей, что чувствует «вкус смерти во рту». По его просьбе послали за священником. Мы не знаем, пришел ли священник. Врач, который был в это время в театре, заявил, что его присутствие ничего бы не изменило в том, что должно было произойти. Исключительно для утешения он назначил холодные компрессы на голову. Моцарт потребовал партитуру Реквиема и, разложив ее на кровати, попытался петь. Внезапно София увидела, что он надул щеки, как если бы дул в воображаемую трубу — трубу ангела смерти… Потом он перевернулся на спину и уснул. А утром, не просыпаясь, прямо из сна перешел в объятия смерти, без страданий, неосознанно, в совершенной безмятежности.
Собрались друзья. Правая рука Моцарта, Зюсмайер, «покорный слуга», наивный, преданный, готовый служить мишенью для любых шуток хозяина. Органист Альбрехтсбергер и лесоторговец Дайнер. Дирижер Рознер и Ван Свитен; последний замучил окружающих полезными советами. Считая, что не следует расходовать ни лишних чувств, ни денег, он посоветовал обезумевшей от горя Констанце поселиться у друзей и не слишком тратиться на похороны: для этого бедняги вполне достаточно катафалка для нищих.
