Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Гриша швырнул опросный лист под стол и вышел из кают-компании. При этом он врезал дверью в лоб Марии Ефимовны, которая оказалась в непосредственной близости от дверей в коридоре.
— Ты чего, самый первый на тосты ответил? — ласково спросила Гришу Мария Ефимовна.
— А вам какое дело? — спросил Гриша.
— Полки у меня в буфете не выдвигаются, — горестно сказала Мария Ефимовна.
— А мне какое дело? — спросил Гриша.
— Нужно новые делать, — вздохнула буфетчица. — А размер я и не помню — старая, склероз у меня, Григорий Михайлович… У радиста, что ль, размеры спросить?
— Откуда вы знаете? — прорычал Гриша. — Подслушивали?
— Чего знаю?
Гриша опять взял себя в руки и спокойно, монотонно объяснил:
— Моя жена, Ефимовна, дружит с женой радиста, они часто встречаются, потому что живут рядом, а бюсты у них адекватные, а я не знаю размеры, всегда забываю их, и когда рубашку, например, покупаю, то мне шею измеряют холодной рулеткой, а у радиста есть все номера моей, то есть — черт побери! — его жены, то моя жена прислала такую дурацкую радиограмму, и здесь я не вижу ничего не понятного.
— А кто тебе сказал, что я чего-нибудь не понимаю? — спросила Мария Ефимовна.
Татьяна Васильевна стирала у себя в каюте белье и попутно наговаривала на диктофон отчет за день: «Мне стало известно, что экипаж начал как бы испытание психологической устойчивости четвертого механика. Он является автором совмещения душевых кабин, через которые прошла уже значительная часть экипажа. Необходимо отметить, что капитан участвует в розыгрышах. Он мне сказал, что каверзные шутки веками применялись на море для определения психологической выдержки моряков…»
Вечером Гриша вышел на палубу и одиноко стал у релингов. В его руке, как обычно, был разводной ключ. Гриша глубоко задумался, глядя на море. Ибо, как спросил Маяковский: «Кто над морем не философствовал?»
Кучевые облака вздымались на огромную высоту, клубясь, быстро меняя очертания. Тени от облаков извивались на волнах. Вероятно, опять надвигался тропический ливень.
И вдруг в этом зыбко меняющемся мире Грише померещился парусник.
Парусник шел напересечку. Его паруса упруго вздымались над корпусом. Чем ближе подходил парусник, тем страшнее делалось Грише. Он тер и тер глаза, но сомнений не оставалось: вместо парусов на мачтах, и стеньгах, и реях реяли огромные бюстгальтеры — розовые, голубые и даже салатные.
Гриша бросился с палубы вниз. Он ворвался к Татьяне Васильевне без стука. Доктор стирала белье.
— Садитесь, что с вами, Гриша? — спросила Татьяна Васильевна, торопливо вытирая руки.
Гриша сел и увидел возле открытого иллюминатора докторской каюты сохнущие бюстгальтеры — розовый, голубой и салатный.
Гриша зажмурился. Доктор успела перехватить его дикий взгляд, смутилась и сдернула предметы своего туалета на койку.
Гриша открыл глаза и взглянул на иллюминатор. Он был пуст. Вернее, за ним катил волны безграничный океан.
— Мне, — сказал четвертый механик, — мерещится…
— Хорошо, сейчас, — сказала доктор, вытаскивая из холодильника пол литровую бутыль валерианы. — Что вам мерещится, Гриша?
— Летучий… этот… японец, то есть голландец, — пробормотал Гриша. — Мне бы… чего покрепче глотнуть…
Татьяна Васильевна секунду колебалась, потом внимательно посмотрела в безумные Гришины глаза и налила в мензурку спирта.
Гриша глотнул. Ему немного полегчало. Только пот продолжал обильно катиться по лицу.
— Что вам все-таки померещилось? Мне важно знать. «Летучие голландцы» давно мерещатся морякам — это ничего…
Гриша Айсберг стал делать возле грудной клетки непонятные пассы, потом махнул рукой на целомудрие и сказал:
— Здоровенный парусник прет напересечку, а вместо парусов — эти ваши… ну… лифты, то есть лифчики… Татьяна Васильевна, — с мольбой закончил Гриша, — поможете мне в Сингапуре купить десяток?
— Конечно, конечно, дорогой мой, купим, обязательно купим, самые хорошие! — с профессиональным утешительным оптимизмом заверила судовой врач. — А как вы относитесь к береговой работе? Мне кажется, вам не следует плавать…
— Рядом с домом — кладбище, — сказал Гриша мечтательно, и ясно стало, что он уже много раз видел это кладбище в голубых снах. — Меня в похоронный трест приглашают, ограды и кресты варить…
Две черные и две белые руки, переплетенные тем манером, который применяется для переноски раненых, — флаг Республики Сингапур. Он развевается на мачте «Профессора Угрюмова».
Малайский мальчик, совершенно голенький, на грядке с укропом делает свои маленькие делишки. Кран проносит над ним извлеченный из судового трюма бульдозер.
Боцман Загоруйкин обезьяной взлетел по скоб-трапу, склонился над пацаном, спросил сперва: «И как не стыдно?» А потом: «И еще под грузом!»
Пацаненок не реагировал. Он закончил свои делишки и протянул боцману ладошку — всемирно известный жест, обозначающий: «Дай, дядя, чего-нибудь!»
— Ты чей? — спросил боцман. — Где фаве? Где маве? — Исконные нотки российского сочувствия к несчастному голому сироте прозвучали в иерихонском боцманском гласе.
Сирота ткнул пальцем за спину боцману.
На крышке трюма, из которого не производилась выгрузка, вздымались горы и холмы пестрых тряпок, рулонов гипюра, ковров; и продавцы — добрая сотня малайцев, китайцев, японцев — торговали этим багажом.
Гриша Айсберг покупал бюстгальтеры для Муму. Консультировали его Татьяна Васильевна и Мария Ефимовна. Дамы быстро поднимались по ступеням конфликтной напряженности:
— Сейчас такие не носят! Это, простите, Мария Ефимовна, вульгарно! Никаких кружевных оборочек!..
— А кто, кроме Гришки, их видеть будет?.. Зато перлон стирать — одно удовольствие!..
Где-то в толпе Диоген изучал индусского божка…
Боцман прищурясь разглядывал палубный базар и туго раздумывал над тем, к кому обратиться, чтобы пристроить сироту на доброе место.
А сирота профессионально и точно вытаскивал из боцманских карманов грязный носовой платок, пачку сигарет, хитрую заграничную зажигалку и вечные спички. Потом сирота скрылся за бортом.
И когда Загоруйкин наконец оглянулся, то увидел только грядки с укропом.
— Безотцовщина! — горестно пробормотал боцман и полез в карман за платком, ибо сингапурское солнце жарило в плешь прямо из зенита.
— Шпана! — изменил свое мнение боцман, когда обнаружил, что в карманах нет ни платка, ни курева. И вытер лоб подолом майки.
Здесь на Загоруйкина опять нашло его необъяснимое вдохновение. Возможно, на удивительный талант боцмана подействовало большое количество вокруг раскосых лиц.
