Эдуард Хруцкий - Тени в переулке (сборник)
Всех, кто спрашивал его о такой редкой удаче, он говорил, что изобрел машинку, которая помогает ему угадывать выигрышные билеты.
Это, конечно, была полная чушь, но зверьки клюнули на это и пытали беднягу, пока он не отдал концы. Произошло это в 1969 году, в доме напротив знаменитого Клуба моряков.
Но я хочу вернуться в 1951 год.
Миша Гельман сказал мне таинственно:
– Завтра к восьми подходи к входу МАТИ.
– А что будет?
– Увидишь.
Ровно в восемь я пришел на угол Петровки.
Через несколько минут у входа в институт остановилась «победа». Из нее вышел мой друг. Я посмотрел на него и застыл, как соляной столб. На голове у Мишки была индийская чалма с какой-то брошкой, между бровями красное пятно. Он был бос и гол, только срамное место прикрывала расшитая бисером набедренная повязка.
Ни на кого не обращая внимания, он перешел дорогу и двинулся к «Эрмитажу», куда уже стекался праздный народ. Потом развернулся, пошел обратно и скрылся в дверях мужского туалета.
Минут через двадцать он вышел одетый, подошел к Судаку и сказал:
– Ну?
– Ты даешь, Мишка. Судак полез в карман и протянул Мишке пачку денег.
– Кусок! – радостно объявил мне Мишка. Иначе говоря, тысяча рублей, на такую сумму можно было месяц сидеть в «Коктейль-холле».
– Я выкуплю из ломбарда часы и шмотки, – сказал Мишка, – а завтра познакомлю тебя с девушкой, самой главной в моей жизни.
И веселый, бесшабашный Мишка начал с грустью рассказывать о своей горькой любви.
На следующий вечер я пришел к «Эрмитажу», где у входа нервно прогуливался мой друг с букетиком цветов.
– Вот она, – севшим от волнения голосом сказал Мишка.
К нам подходили две прелестные дамы. Одна – темноволосая, с яркими синими глазами, вторая – очаровательная блондинка. Старшую звали Галя Кмит, а ту, что помоложе, – Инна Кмит. Вот в нее-то и был безнадежно влюблен мой друг.
Самое смешное: Галина приходилась мачехой Инне, хотя разница в возрасте у них была минимальной. Мы пошли в кафе и провели замечательный вечер. Обе дамы пригласили меня бывать у них, как говорили когда-то, запросто.
После нашей встречи Мишка поведал мне некоторые любопытные факты. Был такой, в те годы знаменитый, актер Леонид Кмит. Прославился он сразу, сыграв Петьку в фильме «Чапаев». Инна была дочерью от первого брака, а Галина – второй, брошенной им женой. Кмит ушел, оставив на плечах бывшей жены двух своих дочерей и все вытекающие отсюда заботы.
Милые дамы жили в Гнездниковском переулке, в доме Нерензее в квартире номер 210. По сей день, когда мне становится грустно, я вспоминаю нашу веселую компанию, постоянно крутившуюся там, и настроение у меня улучшается.
Я назвал все это клубом поклонников Инны Кмит. В доме постоянно бывали студенты-международники, будущие звезды сцены, молодые журналисты и даже один писатель – надутый и важный Виктор Горохов.
Инна училась в театральном училище и стала через несколько лет кинозвездой. Она снималась в главных ролях в фильмах «Она вас любит», «Новый аттракцион», «Приваловские миллионы». Но потом не пошла масть. Неудачные браки, нерешенные проблемы, и начинающая кинозвезда стала режиссером на телевидении – правда, очень хорошим.
Но тогда никто не знал, как все сложится, и мы, как могли, веселились в квартире 210. Однажды днем мы с хозяйками пили чай. Раздался звонок в дверь, и в комнату вошел Александр Николаевич Вертинский. Он поцеловал моих приятельниц, назвал их лапочками и сел к столу.
Мне тогда повезло: этот великий певец и артист разговаривал со мной как с равным, будто я его коллега. Он рассказывал веселые истории о съемках фильма «Заговор обреченных», где играл кардинала, за что был удостоен звания «Лауреат Сталинской премии».
Хотя я встречал его на улице, видел на концертах, но больше общаться с этим необыкновенным человеком не доводилось. Жаль – беседовать с ним было удовольствием огромным.
Салон Кмит был своеобразным литературно-художественным клубом. Сюда приходили киносценаристы, любил забежать на огонек кинорежиссер Всеволод Пудовкин. Семья, во главе которой стояла Галя Кмит, жила нелегко, но никто этого не замечал. Галя зарабатывала деньги как могла: писала заметки в газеты, делала передачи, подрабатывала на киностудиях.
Никто тогда не знал, что через двадцать лет она станет знаменитым фотохудожником, снимавшей Алена Делона, Бельмондо, Феллини, Антониони, Марчелло Мастрояни и практически всех мировых кинозвезд. Но тогда для любого гостя в доме всегда был стакан чая с бутербродом, а частенько и стакан вина.
Сад «Эрмитаж» сыграл в моей жизни определяющую роль. Именно там я познакомился с человеком, который резко изменил мою судьбу, человеком, который через несколько лет привел меня в газету «Московский комсомолец», перепечатал на своей машинке мой первый материал и сказал:
– Плыви! Выплывешь – молодец, потонешь – значит, не повезло.
Моей крестной матерью в журналистике стала Галина Кмит.
Значительно позже я понял, что сама аура двести десятой квартиры для меня была благотворна, а встречи со знаменитыми людьми определили мою дальнейшую жизнь.
Уезжая защищать рубежи родины, я прощался с Москвой. Я бродил по «Эрмитажу», не зная еще, сколько занимательных историй я опубликую об этом прекрасном месте; пил легкое вино в кафе «Красный мак» в Столешникове; побаловался пуншами в «Коктейль-холле» и, конечно, прошелся по московскому Бродвею.
Вот и сегодня я мысленно иду по тем же местам. Они остались в моей памяти такими же, как в те далекие годы. И город мой, о котором я пишу, остался таким же.
Но наступило время – и мне пора покидать его. Я словно закрываю дверцу в прошлое. Скрипнули щеколды, и мой город исчез. Я в своих очерках рассказал маленькую толику занимательных московских историй. А город мой хранит их огромное множество.
Я закончил свои московские истории. Прощай, моя Москва!
От автора
Я закрыл дверцу и покинул прежнюю Москву. Покинул в душевном смятении, потому что очерки об этом городе, которые вошли в три книги, я писал долгих семь лет.
За закрытой дверью осталось еще много тайн, но я почувствовал, что пора на время остановиться.
Вернусь ли я к этой теме – не знаю. Мои книги – прожитая мной жизнь. Хорошо ли, плохо ли – не мне судить.
Когда-то, в 1944 году, сапожник дядя Миша отказался сделать мне татуировку. Сказал, чтобы я пожил, узнал горе и радость, а потом кололся.
А мне очень хотелось, чтобы на плече он выколол мне шесть слов: «Не верь. Не бойся. Не проси».
Но я все равно так и живу по этому заученному с детства закону.
И истории мои московские о людях, которые знают цену этим словам. …Конечно, я хотел бы открыть дверку в свою молодость, потому что там остались люди, которых я любил и люблю по сей день.
