Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка
Первые же звуки схватили и потащили в самую высь неизбывных страданий. Романовский заплакал и что-то бессвязно бормотал об одиночестве главнокомандующего и о предчувствиях своей гибели во имя исполнения долга до конца. Плющевский-Плющик почему-то вдруг шепнул, наклонившись к Шкуро: «У вас в штабе кто-то работает на красных. Поищите». Шкуро махнул на это рукой, как на нечто давно прошедшее, и присоединился к песне, воцарившейся над столом по команде волшебник а-скрипача:
До-огора-ай, гори моя лучина,
До-огорю-у с тобо-ой и я…
Мороз добивал переживших годы войны, всеобщего развала, массовых убийств, смертей от эпидемий. Ослабевшие, потерявшие надежду на лучшее и веру в себя, они теперь встретились лицом к лицу с безжалостным морозом, чтобы вновь бороться за жизнь, или… или привалиться к стенке вокзала, как та окоченевшая старуха, и, наконец, заснуть последним сном. Но так просто уходить нельзя — как бы ни было тебе плохо, а ты еще нужен другому, тому, кто страдает больше тебя и надеется, что ты облегчишь его муки. Стахеев бросался в мороз, будто бился в железно-ледяную стену, носился по различным учреждениям, выпрашивая автомобиль. Но повсюду или совсем не осталось бензина, или из-за мороза в моторе не было искры, или не удавалось найти шофера, не мобилизованного на борьбу с Деникиным.
В Пролеткульте пусто — ни машин, ни людей, только полумертвый от холода сторож. И здесь Стахееву вдруг встретился Воронецкий, возмущенный безобразием: приехал с материалами от Льва Давыдовича, а вокруг — полный развал. Конечно, не надеялся Михаил Петрович, что этот твердокаменный поможет, но все же пожаловался на судьбу, мол, надо встречать жену с ребенком из Воронежа, только что вырвавшуюся от белых, и нужен автомобиль. Воронецкий задал только один вопрос: «Когда прибывает поезд?» Узнав, что обещали «около трех», твердо пообещал быть у Казанского в три — в начале четвертого.
В назначенное время Стахеев и Маргарита ждали в толпе внутри вокзала, по очереди выходя на мороз. Вскоре появился Воронецкий, и все трое вышли на перрон — стало как будто теплее, солнце утопало в грязном снегу.
— Я уже привыкла к вокзалам, — сказала Маргарита. — Часто езжу в Питер по делам Цекубу[69]. Знаете, конечно?
— Знаю, — сказал Воронецкий. — Горький хорошее дело затеял. Продукты возите?
— К сожалению, бумаги. Иногда кое-что перепадает. Твоей, Миша, Леночке собрала и медку, и сахарку, и даже кофейку.
— А я, простите, ничего не смог, — извинился Воронецкий. — Паек давно не получал. Мог вон на Сухаревку заехать, но время… На стене вокзала плакат:
«Рабочий!
Глупость беспартийную выкинь!
Если хочешь жить с другими вразброд —
всех по очереди словит Деникин,
всех сожрет генеральский рот».
— Стишки так себе, — сказал Стахеев, — Маяковский ищет новый жанр.
— Не до жанру — быть бы живу, — возразил Воронецкий. — Лев Давыдович одобряет саму идею этих плакатов РОСТА. А вот и поезд.
Медленно двигался к перрону исходящий седым паром состав. Приходилось ожидать у начала перрона, поскольку неизвестно было, где искать приехавших» Встречающие надеялись, что пассажиров с детьми не так много, и Лену можно будет заметить издали. Стахеев, как и полагается отцу, первым увидел незабываемую фигурку Лены, закутанную в платок, но не потерявшую женской поэтичности. Лена несла ребенка. Рядом несла узлы сопровождавшая ее Буракова, в кожаном пальто с меховым воротником, но тоже в платочке.
Михаил Петрович сумел обнять сразу обоих — и Лену, и сына. Чуть приоткрыв, отделанный кружевом платок, он дотронулся до нежного тепленького личика Аркашеньки. Ребенок запищал.
— Закрой скорее — простудится, — грубо прикрикнула Лена.
Собравшиеся представились:
— Воронецкий Леонид Борисович, из команды поезда Троцкого.
— Буракова Екатерина Тимофеевна, завотделом Воронежской Чека.
— В командировку или просто провожаете? — поинтересовался Воронецкий.
— Подружку как не проводить? Она меня выручала. На Кавказе от Шкуро прятала. А так я в Москву по делу — на курсы при ВЧК. Языки буду изучать. Я ж гимназию окончила.
У Воронецкого все было рассчитано по минутам, и на Разгуляе он только помог по сугробам донести узлы и мешок с вещами и продуктами. В дом даже не зашел. А здесь и натоплено по-праздничному, и полный домашний уют: белоснежная кроватка для ребенка, на столе все, что позволяет достать время, даже белые булки.
— Это ты все можешь прятать, — командовала Буракова. — Мы тебе не такое привезли. Даже вино Донское. А такого масла ты никогда не ел.
— А вот такое вы не привезли, — сказал хозяин и подвел к супружеской кровати.
Там лежала белая шерстяная кофточка с красной вышивкой.
— Вот подарочек, — восхищалась Буракова. — Ох и любит тебя муженек. Как это он так тебя одну оставил?
— Катя, я все эти месяцы не жила, мучалась. Смерти ждала.
— Ты, Миша, и не знаешь, как страшно ей там было. Дом сожгли, Назаркиных убили, Буйковых. Вы и их знали, Михаил Петрович…
— Не надо, Катя, — попросила Елена Аркадьевна.
— Она вот такая, — возмущалась Буракова. — Не хочет рассказывать, кто ее хотел вместе с ребенком прикончить.
— Однако ж какой-то добрый казак увел нас, а я его и не знаю.
— Ты и тех не знаешь, которые наших рубили и дом жгли. Чека сама раскопает. Пощады никому не будет. Поймать бы еще самого Шкуро!
Маргарита держалась и вела себя так, как и должна себя вести подруга молодой матери: нянчила, пеленала, ласкала, восторгалась семенным сходством, но и к разговору прислушивалась. Ее заинтересовали курсы, на которые направили Буракову.
— Скажите, Катя, — спросила она, — а меня могли бы туда принять. Я ведь тоже гимназию закончила. И у меня два языка — немецкий и французский.
— Документы надо, происхождение, — строго объяснила Катя. — Ну и чтобы кто-нибудь написал. Какой-нибудь начальник. Там у нас в Чека, знаешь, такие сидят, что глянет один раз и наскрозь тебя видит.
Вскоре Катя ушла туда, где ее ждали. Михаил возился с ребенком — еще не надоело. Маргарита вспомнила о Палихине: «Где он?» Хозяин объяснил, что тот воюет в конной Буденного. «Скоро и мы с Аркашенькой будем буденновцами».
— Нет уж, — резко возразила Лена» — своего сына я на войну не пущу.
— Адресок бы дал? — попросила Маргарита. — С его письмом и на курсы примут.
— Как же тебя в ВЧК возьмут, если ты с офицерами связана? — сделав удивленное лицо» спросила Лена» когда муж вышел из комнаты.