Леонид Млечин - Сталин. Наваждение России
— А зачем? Да если бы я имел Сталинскую премию, то с гордостью носил это звание.
Александр Трифонович Твардовский записал в дневнике:
«Нечего удивляться той мере мирового разочарования в идеологии и практике социализма и коммунизма, какая сейчас так глубока, если представить себе на минуту повод и причины этого разочарования.
Строй, научно предвиденный, предсказанный, оплаченный многими годами борьбы, бесчисленными жертвами, в первые же десятилетия обернулся невиданной в истории автократией и бюрократией, деспотией и беззаконием, самоистреблением, неслыханной жестокостью, отчаянными просчетами в практической, хозяйственной жизни, хроническими недостатками предметов первой необходимости — пищи, одежды, жилья, огрубением нравов, навыками лжи, лицемерия, ханжества, самохвальства…
И даже когда ему самому, этому строю, пришлось перед всем миром — сочувствующим и злорадствующим — признаться в том, что не все уже так хорошо, назвав все это “культом личности”, то, во-первых, он хотел это представить как некий досадный эпизод на фоне общего и “крутого подъема”, а во-вторых, это признание и “меры” были того же, что при культе, порядка…»
Но процесс реабилитации продолжался. Хрущева поддержал министр обороны маршал Жуков. Он добивался в первую очередь восстановления справедливости в отношении расстрелянных и посаженных военных. Он поставил вопрос о восстановлении в правах красноармейцев, попавших в плен, а потом из немецких лагерей угодивших в советские.
Георгий Константинович, пожалуй, первым рассказал о том, как Сталин и другие члены политбюро утверждали расстрельные списки.
— Мы верили этим людям, — говорил на пленуме ЦК Жуков, — носили их портреты, а с их рук капает кровь… Они, засучив рукава, с топором в руках рубили головы… Как скот, по списку гнали на бойню: быков столько-то, коров столько-то, овец столько-то… Если бы только народ знал правду, то встречал бы их не аплодисментами, а камнями.
12 ноября 1938 года — в один день — Сталин и Молотов санкционировали расстрел трех тысяч ста шестидесяти семи человек.
Жуков требовал ответа от Молотова:
— Скажи, почему все обвинения делались только на основе личных признаний тех, кто арестовывался? А эти признания добывались в результате истязаний. На каком основании было принято решение о том, чтобы арестованных бить и вымогать у них показания? Кто подписал этот документ о допросах и избиениях?
Молотов отвечал совершенно спокойно:
— Применять физические меры — было общее решение политбюро. Все подписывали.
Маленков напомнил, что это делалось по указанию Сталина. Из зала кричали:
— Напрасно сваливаете на покойника.
Хрущев напомнил Маленкову:
— Ты после Сталина был второе лицо, и на тебя ложится главная ответственность.
Жуков выступал несколько раз. У него в руках были документы:
— Я хочу дать справку. В плену было 126 тысяч наших офицеров. Они вернулись из плена. И Молотов по представлению Булганина вопреки существующему закону лишил этих офицеров воинских званий и послал их в административном порядке в концентрационные лагеря на шесть лет. Вот у меня этот документ, подписанный Молотовым 22 октября 1945 года.
Нужные документы нашел в архиве заведующий общим отделом ЦК Владимир Никифорович Малин. Его Сталин взял к себе помощником после того, как убрал Поскребышева. Малин — чуть ли не единственный, кто сохранился из личного сталинского аппарата.
Малин тоже попросил слова:
— Позвольте мне дать справку. Это трагедия целого поколения людей, и за нее нужно иметь мужество отвечать. В архивах ЦК среди расстрельных списков есть и такой, на котором рукой Молотова написано: «Бить и бить».
Зал кричал:
— Позор!
Отменялись многие сталинские постановления. Но что делать со Сталиным — не знали. Шел бесконечный спор: с одной стороны, он совершил тяжкие преступления, с другой стороны, под его руководством строили социализм, одержали победу в войне… Назвать покойного вождя преступником язык не поворачивался. Как быть членам президиума ЦК, которые десятилетиями работали с ним рука об руку? Они тоже в таком случае должны нести ответственность за массовые убийства.
Хрущеву на стол безостановочно клали документы о сталинских репрессиях. Там значились имена людей, сохранявших высокие посты. Никита Сергеевич как политик делал циничный выбор: тех, кто еще был нужен, оставлял, с остальными расставался. Эта двойственность сказывалась во всем. Люди, которых следовало посадить на скамью подсудимых, оставались на руководящих постах. Могли они искренне бороться за преодоление преступного прошлого?
После XX съезда в феврале 1956 года секретарь ЦК Шепилов выступал на партийном собрании Академии общественных наук. Он беспощадно критиковал Сталина. Но собранию не понравилось, что Дмитрий Трофимович обошел вопрос об ответственности других членов партийного руководства, сохранивших свои посты. Об этом откровенно заявили преподаватели академии. Особенно резко выступал будущий академик Бонифатий Михайлович Кедров, сын расстрелянного Сталиным активного участника Октябрьской революции. Кедров требовал привлечь к ответственности соратников Сталина, которые вместе с ним погубили столько невинных людей.
В другой аудитории возник вопрос о личной ответственности председателя КГБ Ивана Александровича Серова, бывшего заместителя Берии. Академик Борис Евсеевич Черток вспоминает, как в закрытом НИИ-88, где создавались советские ракеты, состоялся партийно-хозяйственный актив. Доклад по поручению ЦК делал генерал Серов. Его выступление — о сталинских преступлениях — подействовало на аудиторию угнетающе. Когда он закончил, в зале раздался срывающийся женский голос:
— Иван Александрович! Объясните, вы-то где были? Вы кем были, что делали? Наверное, громче всех кричали: «Слава Сталину!» Какое право вы имеете говорить о злодействе Берии, если были его заместителем?
Это говорила пожилая работница листоштампового цеха.
Серов долго молчал. Потом встал и сказал:
— Я во многом виноват. Но виноваты и все здесь сидящие. Вы разве не славили Сталина на всех своих собраниях? А сколько раз каждый из вас вставал и до устали аплодировал, когда упоминали имя Сталина на ваших конференциях и собраниях? Всем нам трудно, не будем предъявлять счета друг другу.
Партийные чиновники повторяли формулы из хрущевского доклада. А публика бушевала и требовала ответов на множество вопросов: говорите всю правду! Недовольство неполной критикой сталинизма выражали даже некоторые сотрудники КГБ на партийных собраниях в своих коллективах.
![Райчел Мид - Заклинание Индиго[любительский перевод]](/uploads/posts/books/1809/1809.jpg)