Елена Коренева - Идиотка
С первых дней нашего общения он стал говорить о том, что нутром предчувствует нашу непростую историю. «Этот ребенок опасен!» — сказал он обо мне своему другу Биллу, который в отсутствие своего жилья временами квартировал у Бойда. Я быстро подхватила юмор и специфический игровой язык, свойственный Бойду, а также привкус корриды, чего-то рокового, что было в его отношении к жизни. Он это заметил, оттого и решил, что я — опасный ребенок Он подарил мне книгу своей любимой поэтессы, Сильвии Плат. Сборник назывался «Ариель». На первой странице поставил надпись: «Елене, с любовью из траншей, Бойд». Сильвия Плат оказалась удивительно похожа на Марину Цветаеву — страстью, лаконизмом, образностью и предчувствием неизбежного конца. Она и была обречена, покончив с собой в расцвете сил и славы. Бойд открыл мне художника Марселя Дюшана, который стоял у истоков современного авангарда. Его знаменитую работу «Женщина, сходящая по лестнице», которую многие художники считали долгом воссоздать на свой лад, Бойд тоже отметил в своем творчестве, написав акварелью красивую абстрактную картину и назвав ее «Женщина, снисходящая по лестнице». Его любимым поэтом был гениальный пьяница Чарльз Буковски, известный если не читателю, так зрителю своим сценарием к фильму «Пьянь» с участием Микки Рурка и Фэй Данауэй. На стене у него висели также игрушечные наручники, а на полке стояли детские игрушки. Эдакий поп-арт — инсталляции, наглядно демонстрирующие, что молодой американец переживает личную драму с женщиной, непримиримый конфликт с масс-медиа и голливудской «фабрикой грез», испытывает некоторый скепсис по поводу смысла жизни, а также сильные пацифистские настроения.
Может показаться, что Бойд лишь по молодости был маргиналом и тяготел к эпатажу. Но это не так. Его вызов не был возрастным, а скорее свидетельствовал об особенностях его интеллекта и социального происхождения. Он вырос в пригороде Лос-Анджелеса, в престижном районе «Оранж каунти», в семье «васпов» (WASP) — белых англосаксонских протестантов. Его отец был обыкновенным американским миллионером, добродетельным и законопослушным, который до выхода на пенсию занимался разработкой оружия. (Если, конечно, Бойд не привирал, чтобы запугать меня и создать более зловещий образ своего родителя. При мне его папаша в основном занимался миссионерством — ездил по церковным приходам.) Бойд, как никто другой, знал, к чему приводит скука и лицемерие многодетного викторианского воспитания, с одной стороны, и зомбирование идеологией и псевдонравственностью — с другой. Он ненавидел насилие и глупость. Его представление о собственной жизни как проходящей в траншеях было оправданно — для умного человека жизнь и не может быть ничем иным, как полем боя. А жизнь в Нью-Йорке — это ежедневная урбанистическая война, не говоря о том, что там частенько слышны выстрелы. Но у него был свой личный грех, который и окрасил наши отношения в трагические тона.
Однажды, когда мы собирались провести вечер вместе, Бойд вдруг бросил меня, сказав, что должен уйти туда, куда мне нельзя идти вместе с ним. Я недоумевала, что могло внезапно заставить его нарушить планы. И откуда такая секретность? «Наверное, он колется, — сказал мне кто-то из друзей, — а с иглой невозможно конкурировать!» Встретив его на следующий день, я поинтересовалась, так ли это. Он признался, что так, добавив, что волноваться не стоит: пока ему не грозит никакая зависимость, это просто баловство. Но его внезапные исчезновения и неадекватные срывы заставили меня усомниться в том, что это не опасно. Однажды я настояла на том, чтобы идти с ним туда, куда мне нельзя. Мы подъехали к самым задворкам города — к 11-й улице между проспектом А и Б. Здесь всегда настолько безлюдно, что каждая движущаяся фигура становится объектом пристального внимания. Выйдя из машины, Бойд и его приятель Билл пересекли пустой двор и прошли к темному заброшенному зданию, в котором не светилось ни одно окно. «Не ходи, это опасно!» — бросил мне напоследок приятель Бойда, когда я побежала вслед за ними, но было уже поздно. «Скотти! — кричал мой друг кому-то в темноту окон. — Это я, Бойд!» Тот, кого звали Скотти, открыл входную дверь, и черное здание поглотило высокую белокурую фигуру. Я вбежала в подъезд, испугавшись, что потеряю след своего безумного друга. В кромешной тьме я поднималась по лестнице вслед за Бойдом и его приятелем, которые шагали на один пролет впереди меня. «Здорово, мне здесь чем-то нравится, — сказала я, пытаясь обратить все в шутку, — мы как Бонни и Клайд!» Бойд резко оборвал меня: «Мы совсем не Бонни и Клайд, и не дай Бог… Здесь ничто не может нравиться!» Меня удивила его реакция: колется и ненавидит то, что делает, как это?
Наконец мы поднялись на верхний этаж и оказались в просторном помещении, из темноты которого стали проглядывать людские тени. Люди сидели, лежали на диванах вдоль стен, и казалось, что они спят. Как выяснилось, здание было населено чернокожими, которые скрывались от полиции, а она в свою очередь каждый день устраивала облаву. На сленге это место называлось «стрельбищем» или «галереей для стрельбы». (По-английски глагол to shoot означает «стрелять», а на сленге — «колоться».) Были здесь и женщины, но, судя по голосам, мало, две-три. Скотти оказался тем человеком, которого я однажды видела из окна автобуса дефилирующим вслед за Бойдом. Он сидел перед горящей свечой, а рядом лежала раскрытая Библия. «Читаешь?» — спросил его Бойд. Тот утвердительно кивнул. Быстро объяснившись, зачем пришли, мужчины сели и стали ждать, а Скотти стал готовить все необходимое. Я затаилась за спиной Бойда. Сделав укол, они начали «отлетать», взгляд расфокусировался, обратившись внутрь, но уши продолжали напряженно слушать. Скотти взглянул в мою сторону, я еще крепче сжала скрещенные на коленях руки и стала напряженно ждать. Вдруг произошло что-то непредвиденное и плохое. Билл завалился на спину, запрокинув голову. Скотти подбежал к нему, начал тормошить и громко звать его по имени, требуя очнуться. Спустя несколько минут то же случилось и с Бойдом — он отключился, вытянувшись и завалившись на спину. Казалось, они спят, но, судя по реакции Скотти, с ними происходило что-то непредвиденное и крайне опасное. Он начал суетиться и звать кого-то. В дверях появились люди, снова исчезли, потом вернулись с пластиковыми мешками, полными льда. Скотти прикладывал лед поочередно то к груди Бойда, то его товарища, но те продолжали лежать без сознания. До меня наконец дошло, что произошла передозировка и нельзя терять ни минуты. Но что делать, я не знала. Склонившись над Бойдом и взяв его безжизненную голову в руки, я стала звать его, затем изо всех сил хлестать по щекам. Он морщился, но глаз открыть не мог. Наконец он издал какой-то звук и пошевелился. «Все, выскочили!» — пробормотал Скотти и махнул рукой в сторону лежащего Бойда. В другом углу комнаты, очевидно, то же произошло и с бедолагой Биллом — он стал подавать признаки жизни. Пока они приходили в себя, я сидела в полной тишине, стараясь ничем не выдать своего волнения и присутствия. Из темноты на меня смотрели несколько пар глаз. Фигуры наполовину застыли, каждая в своем странном положении, держа руку вверх, словно в приветствии, а в локтевом изгибе торчал шприц. Забытье… это то, чего они искали. Из «галереи» мы выбрались только утром. Мои спутники двигались заторможенно, периодически исчезая в потустороннем и буквально зависая на ходу. Приходилось постоянно ждать, возвращаться и окликать. Добравшись наконец до квартиры Бойда и оставив там обоих мужчин досматривать какой-то очень длинный сон, я бросилась прочь из его дома, с этой улицы…
