Елена Коровина - Великие пророчества. 100 предсказаний, изменивших ход истории
Однако утром 26 декабря маэстро был не столь уверен в благополучном исходе. И кому только пришло в голову назначить премьеру на первый день после праздника?! Все явились навеселе: рабочие сцены путались в декорациях, костюмерши – в костюмах. Да и сама прима театра, Анна Жюдик, на которую и была рассчитана постановка, запаздывала.
Эрве рвал и метал. Разве это нормальное отношение к великому искусству? Вот он, например, вообще не уезжал на ночь из театра – прилег на двух составленных стульях в своей каморке под кассой. От волнения, конечно, не сомкнул глаз. Но как иначе? Ему же 58 лет! Легко ли в такие годы начинать заново? Композитор уже переругался с подвыпившими девицами кордебалета, которым, между прочим, сегодня придется изображать целомудренных воспитанниц монастырского пансиона «Небесные ласточки», то есть почти монашек. А эти «монашки» наложили на себя столько косметики, словно они бесстыжие уличные девицы! А тут еще и Жозе Дюпюи – исполнитель главной роли Флоридора, преподавателя музыки в монастыре, – нарумянил себе щеки и стал похож то ли на беспардонного жиголо, то ли на стареющего «мальчика по вызову». В сердцах Эрве погнал его со сцены – умываться. И тут у центрального прохода в еще закрытом для зрителей зале возникла какая-то суета – вся в мехах явилась певица Анна Жюдик, благоухая экзотическими духами.
Слава Богу! Эрве ринулся в зал через боковой проход. Приложился к ручке, оцарапав губу об огромный алмазный перстень, поднял глаза на диву и оторопел. Мадам Жюдик, которую еще лет пять назад весь мир называл «непостижимой» и «несравненной», выглядела хуже некуда: мешки под глазами, отекшие щеки, над верхней, кривящейся губой – явные черные усики. Господи боже, да ведь через пару часов ей выходить на сцену в образе 17-летней девушки, воспитанницы пансиона «Небесные ласточки»! Хороша же будет «ласточка» годков эдак за сорок…
Композитор в ужасе пролепетал: «Что случилось, Анна? Вы заболели?»
Мадам вскинула на него разъяренный взгляд и вырвала руку: «Пропустите меня, я должна загримироваться!» И, махнув своей горничной, Жюдик через сцену прошествовала в гримерную.
Эрве плюхнулся в кресло первого ряда. Оперетту ждет провал – это ясно. Видать, и Жюдик, как все парижане, вчера перебрала с шампанским. А ведь не молоденькая, пора бы и меру знать. Да и голос поберечь не мешало бы! Эрве вспомнил, как в начале этого года Анна Жюдик появилась в квартирке, которую он снимал на улице де Лоретт, выходящей к Монмартру. Вошла, благоухая дорогим парфюмом, и вдруг, без объяснения, бухнулась на колени: «Только вы можете спасти меня, маэстро! Вы же гений, вы родоначальник оперетты. Вы сможете написать для меня прекрасную музыку. Я умоляю вас! Мой голос подводит меня, и мне нужна партия приятная, но несложная – под силу угасающему голосу». И дива заплакала.
Ах, зачем только Эрве поддался на ее уговоры? Неужели не знал, что прима театра может зарыдать в любой момент, как по заказу? Жил бы он сейчас тихо-спокойно. Конечно, как композитора его и не вспоминали бы. Ну и что? Зато сегодня его вспомнит весь Париж и станет злорадствовать: новая оперетта Эрве провалилась! Лучше бы он и не выходил из забвения…
Сколько раз в жизни Флоримон говорил себе: «Лучше бы я не делал этого!» Но все равно делал… Отец с матерью мечтали, чтобы их сын, Флоримон Ронже – таково его настоящее имя, обрел стабильность в жизни. Сами они – провинциальный французский лавочник и испанская танцовщица – еле сводили концы с концами, и потому верхом блаженства им представлялась жизнь нотариуса. К ней и начали готовить юного Флоримона. Но он тайком бегал к старичку органисту учиться играть. Идиот! Именно так и назвала его мать, выгнав из дома. К тому времени отец Флоримона уже умер, и мать привезла сына в Париж. Думала, что там будет полегче. Но облегчения не произошло. Упрямый мальчишка все равно бегал в соседнюю церковь Сен-Рош, где прислуживал викарию, и, как всегда, учился органному мастерству. Да он даже ухитрился взять несколько уроков у знаменитого композитора Обера. Вот терпение матери и закончилось. Пришлось мальчишке начинать самостоятельную жизнь.
В то весеннее утро 1839 года 14-летний Флоримон, рыдая, плелся по парижским улицам. Сам не заметил, как дошел аж до городского предместья. В чахлом парке увидел старинную церковь. И будто кто-то прошептал ему на ухо: «Там твое будущее!» И зазвучал орган…
Флоримон вошел. В церкви было тихо, видно, органист уже закончил игру. Юноша подошел к священнику: «Могу я поиграть на вашем органе?» – и, боясь отказа, тут же взбежал на место органиста.
Музыка наполнила церковный свод и, кажется, взмыла в небеса. Взволнованный священник обнял юношу: «Вас привело провидение, мой друг! Я – настоятель этого храма. И нам так не хватает органиста!» – «Но я же слышал, как у вас играет орган!» – изумился Флоримон. «Не может быть… Хотя, впрочем, отчего не может… – забормотал нечто непонятное настоятель. – Бог, конечно, прибрал бедного брата органиста. Но он сказал…» Флоримон опешил: «Что вы говорите? Кто сказал – Господь Бог?!» Настоятель снова забормотал: «Ах нет, конечно! Что такое приходит вам в голову, сын мой?! Брат органист, покидая нас, предрек, что без музыки мы не останемся. Скоро придет тот, кто предназначен для нас. И вот вы пришли. Наш органист никогда не ошибался. Он был пророком нашей скромной обители». – «Так этот орган принадлежит монастырю?» – прошептал Флоримон. Ему не хотелось служить вдали от мирской жизни. «Нет, конечно, – ответил настоятель. – Но нам трудно найти органиста. Музыканты не хотят идти к нам. Может, вы займете этот пост?»
Сердце Флоримона застучало от ликования. «Да! – выдохнул он. – Но что это за церковь?»
Священник вздохнул и расплылся в улыбке: «Это церковь Бисетра – самой известной в Париже психиатрической лечебницы! И я рад, что наш брат органист оказался прав в своем последнем пророчестве. Вы – наш человек, юноша. Вы прославите Бисетр!»
Флоримон тогда горько усмехнулся: выходит, он вляпался в какое-то пророчество. Что ж, предсказателям как раз место рядом с психами. Но ему-то, полному сил и энергии, разве можно жить рядом с больными? Не стоит ли, пока не поздно, удрать из этого странного места? Но только куда? Где еще сыщешь работу, чтобы не умереть с голоду?..
И Флоримон остался. С тех пор в его жизни всегда так: мечтаешь о великом, а оказываешься рядом с психами. О, это была еще та работенка! Больных приводили на мессы регулярно. Они толпились в проходе, бессмысленно таращась вокруг. Но юный органист быстро заметил, что музыка действует на них благотворно. Утихомиривались даже самые буйные пациенты – «Наполеон» и «Фауст». И тогда Флоримон начал сочинять крошечные кантатки, а из пациентов составил хор. Это было зрелище не для слабонервных! Между прочим, этот хор до сих иногда снится Флоримону: десятки мужчин и женщин с тупыми лицами, столпившись вокруг органиста, воют нечто невразумительное. Но время шло. Больные все больше воодушевлялись, многие вышли из затяжной депрессии, и хор зазвучал лучше. Свои сочинения Флоримон назвал «музыкальными пилюлями». И эти «пилюли» помогали! Один из врачей даже обосновал новый «метод лечения музыкой» и написал научный труд. Но конечно, имени молодого органиста там не значилось. Вся заслуга досталась автору книги.
