Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
— Вы не читали письма, которое я написала Черткову о дневниках?
Не зная, о каком письме она говорит, я сказал, что не читал.
— Пойдемте ко мне в комнату, я вам прочитаю.
Я пошел за ней. Она прочла, как оказалось, уже известное мне письмо, а также выдержку из письма Л. Н. к ней, — то место, где Л. Н. говорит, что готов не видаться с Чертковым, если она того захочет. Она пропустила слова «в данную минуту», так что вышло, что Л. Н. готов совсем не видеться с Владимиром Григорьевичем. Письмо Л. Н. вклеено в тетрадь ее записок, страшно смято и все перепачкано клейстером. Я заметил, что некоторые места старательно вымараны. Хорошо, что Александра Львовна успела его переписать.
Во время нашего разговора дверь в комнату слегка приотворялась. Как оказалось потом, это заглядывал Л.H., беспокоясь по поводу нашего объяснения. Софья Андреевна продолжала все те же нападки на Черткова, приводя в объяснение своего озлобления слова и факты, часто происходившие в моем присутствии, всегда в совершенно искаженном виде, происходившие, кроме того, значительно позже ее озлобления и которые поэтому никак не могли быть его причиной.
Между прочим, она говорила, что Чертков забрал Л. Н. в руки, что Л. Н. его боится и рад был бы от него отделаться, но что Чертков держит его в руках. Я пытался выставлять доводы, опровергающие ее слова и внушить ей более доброе отношение к Черткову, но, разумеется, совершенно бесплодно. Для нее доводы логики бессильны.
Под конец Софья Андреевна сказала мне:
— Я все записываю; запечатаю и спрячу. Пусть это прочтут, когда ни одного толстовца не останется в живых, и никто меня не сможет опровергнуть. Пускай тогда узнают правду!
Софья Андреевна пошла со мной вниз. Л. Н. с докторами сидел «под сводами». На балконе пили чай. Софья Андреевна села тут же, не помню по какому поводу, она вдруг сказала:
— Я и теперь ничего дурного Черткову не делаю. Я вчера была с ним очень любезна.
Елизавета Валериановна не выдержала и даже ахнула:
— Как же, Соня, ты вчера по его адресу сказала, что тебе тяжело принимать неприятных посетителей?
— Я не понимаю, почему все приняли это на его счет? Я сейчас же заметила и стала говорить, что часто совсем не знаю этих людей, а потом назвала С… Или какой‑нибудь Хохлов, или швед, который стал перед Таней раздеваться.
Раньше, еще наверху, она сказала мне про Черткова:
— Он грозит напакостить мне, а я, если б хотела, мне все говорят, что стоит мне написать два слова Столыпину, и его здесь в 24 часа не будет. Однако я не делаю этого.
Я заметил, что… Я сказал об этом Илье Васильевичу и попросил его посмотреть, где Л. Н. с докторами.
Они оказались «под сводами», и Л. Н. с Никитиным вскоре оттуда вышли. Никитин пригласил Софью Андреевну «под своды» поговорить с докторами. Софья Андреевна ушла с ними, а Л. Н. остался с нами. Мне уже привели лошадь, но Л. Н. не пустил меня, и лошадь привязали.
Л. Н. сел на скамейку на крыльце, и я рядом с ним.
Он спросил меня:
— Что она вам говорила? Я два раза заглядывал и видел, что она что‑то читала вам.
Я рассказал Л.Н., в чем состоял наш разговор.
— Вам очень тяжело было?
— Ничего; разумеется, не могло быть приятно.
— Что же вы ей сказали?
— Я старался указать ей на возможность более доброго отношения, но, разумеется, это бесполезно.
— Да, да.
Я спросил Л.Н., что нашли доктора. Подошли Александра Львовна и Варвара Михайловна.
— Они нашли истерию. Говорят, что это тяжелое состояние временно, что оно должно непременно пройти и она тогда обратится в обыкновенную старушку.
Александра Львовна заметила, что едва ли она когда- нибудь обратится в такую старушку.
— Нет, отчего же? Пройдет известный период, и, я думаю, эти явления смягчатся.
Потом Л. Н. прибавил:
— Я заметил, что никогда нельзя знать повода, по которому она будет волноваться. Чаще всего это бывает утром или ночью. Как‑то она тут на этой скамейке сидела с Сонечкой и объясняла ей таблицу умножения на пальцах. Объясняла так бестолково, раздражалась, такой странный был у нее голос, и я знал, что будет что‑нибудь. И действительно была эта ужасная ночь…
С балкона подошел Лев Львович и стал слушать. Александра Львовна спросила:
— Что она тебя тогда только разбудила ночью или еще приходила?
— Она иногда приходит. Только я часто просыпаюсь, так что это меня не будит. Она услышит, что я кашляю, и зайдет… А ты почему спрашиваешь?
— Я так.
Л. Н. сказал:
— Доктора советуют разные меры: ванны, прогулки, рано ложиться.
Лев Львович вмешался:
— А то это Бог знает что такое: мама ночи не спит, волнуется, не ест ничего.
Я опять собрался уезжать. Л. Н. удержал меня:
— Нет, оставайтесь.
— Я завтра, вероятно, не приеду, — сказал я.
— Отчего?
— Брат в Москву уехал, и я хочу со своими остаться, а то им одним будет скучно. Да я вам всем уж, должно быть, надоел — езжу каждый день.
— Нет, мы так к вашему приятному обществу привыкли, что было бы странно без вас.
Пошли на балкон. Л. Н. стал с Елизаветой Валериановной припоминать Покровское, имение Елизаветы Валериановны, в котором он много лет не был. Он вспоминал старый серый дом, от которого теперь и следа давно нет. Вспомнил тетку Елизавету Александровну, сестру Татьяны Александровны Ергольской, на которой женился Петр Иванович Толстой, дед Елизаветы Валериановны.
Лев Львович ушел к Софье Андреевне и докторам.
Л. Н. спросил Александру Львовну, как отнесся Душан Петрович к приезду докторов.
— Я спросила его. Он подумал и сказал: «Безразлично». — Все рассмеялись.
— Экая умница! — сказал Л. Н. Александра Львовна сказала:
— Он потом прибавил: «Впрочем, хорошо, потому что можно будет на них ссылаться».
— Да, это очень хорошо, — подтвердил Л. Н. и, обращаясь к Александре Львовне, сказал:
— Потом, это ты, кажется, Саша, говорила, что не на все надо ей отвечать? Совершенно верно. Надо говорить: «об этом я не стану говорить». А то объяснишь что‑нибудь, она прицепится к новому, и так конца нет.
— Это не я сказала, а поумнее меня.
— А кто?
— Батя (В. Г.Чертков). Еще, папа, — это Таня совершенно верно сказала, — не надо никаких слов давать.
— Да, да…
Софья Андреевна еще вчера искала свою красную книжечку с какими‑то выписанными изречениями. Она спросила Л.H., можно ли поискать у него. Это был предлог поискать дневник Л.H., так как она не знает, куда он теперь его кладет. Л. Н. сказал: «пожалуйста»; а сам отнес свой дневник в комнату к Александре Львовне и сунул его в комод с бельем. Комод оказался Варвары Михайловны. Об этом он сказал Александре Львовне. Когда мы сидели на балконе, Александра Львовна спросила его, принести ли ему дневник. Он сказал:
