Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили
Поздравляю тебя, Кору и Гарика с Новым годом! Сердечно желаю всем вам здоровья и счастья.
Даунька, если можешь, прости меня за все, не сердись на меня. Не бывает дня, чтобы я не думала о тебе и не молила судьбу, чтобы ты совсем поправился, чтобы ваша семья была опять счастлива. Но, видно, это мало помогает тебе…
Я, наверное, стала совсем ненормальной, иногда брожу возле твоего дома и вижу, как ты гуляешь.
Дауленька, милый, прости меня! Я знаю, это плохое утешение для тебя, но я очень, очень несчастна!
Господи! О, только бы ты совсем поправился, тогда и мне было бы легче дышать! Да и не обо мне речь. И не во мне дело. Ты должен быть здоров и счастлив!
Сразу после этих праздников я ложусь опять в больницу, хочу пожелать тебе ещё и ещё здоровья! Пишу ужасно бестолково, и за это прости.
Ты должен знать и помнить, что для многих-многих хороших и умных людей очень важно знать, что есть чудесный человек и талантливейший физик — Дау! Целую тебя крепко-крепко! Прости меня».
Видно, Верочка казнилась, она была инициатором поездки в Дубну на машине.
Заканчивая читку Верочкиного письма, я уже рыдала.
— Коруша, что с тобой? Это ты от письма Верочки?
— Дауля, мне её очень жаль! Я и раньше знала, чувствовала, что она тебя любила, как и я, на всю жизнь! И называет она тебя так же, как и я.
— Коруша, я и так был в неё влюблён целых пять лет! Остальными девицами я увлекался год, ну от силы два, и никогда не в ущерб моей вечной влюблённости в тебя! Корочка, ну, успокойся, вот на прочти ещё одно милое послание!
«Дорогой Дау!
Возможно, вы меня и не помните, уж слишком незначительное место я занимала в вашей жизни. Тогда разрешите просто поздравить вас с наступившим Новым годом и от всего сердца пожелать вам скорейшего полного выздоровления, бодрости духа и всех земных благ.
С большим удовольствием вспоминаю своё знакомство с вами — встречи в Москве летом 61 г. и в Киеве на криогенной конференции. Это один из самых интересных и незабываемых дней в моей жизни! Радует то, что наше знакомство и вам тогда, по-моему, было приятно.
Очень бы хотелось опять увидеть вас. Разрешите ли вы мне это? Когда?
Искренне ваша Лена».
— Зайка, мой «наглядный квантово-механический»! Я совсем не уверена в том, что, выздоровев, ты целый год будешь мне верен! Уверена только в том, что, когда бы ты ни ушёл на свидание к другой, я клянусь тебе, буду искренне радоваться, лишь бы ты был здоров, стал прежним во всем! Твоя хромота не нанесла тебе ущерба! Я буду теперь радоваться твоим успехам у женщин!
Эти два письма привела потому, что мне дал их прочесть сам Дау.
Сейчас, перечитывая их, опять лила слезы над письмом Верочки, а новогоднее поздравление Л.Т. показало мне красоту человеческих чувств.
Пусть у Дау было много таких встреч, тем больше он подарил счастья другим! Он умел красиво любить красивых женщин. И умел трудиться с наслаждением!
Во мне кипит протест, когда сейчас доходят слухи, слухи нелепые, будто бы Ландау разбрасывался в любви, был развратен, его высочайшее наслаждениее творческой работой связывают с сексуальностью только потому, что он говорил, что от своего творчества в науке он получает ни с чем не сравнимое наслаждение.
Все это чушь? Я должна напомнить,что он впервые поцеловал женщину в 26 лет, и тогда был чист и невинен, но уже объездил Европу, уже у него была работа о ферромагнетизме, поставившая его в ряд физиков международного класса.
Мне хочется сказать, что Ландау был одарён ещё и талантом педагога. В любом желторотом юнце он видел человека, он мечтал найти в юности талант и отшлифовать этот талант в драгоценность. Как он восхищался талантом Володи Грибова. Он с восторгом говорил: «А друг Грибов переплюнет меня!».
На учеников он тратил очень много своего времени, терпения и сил. Для всех жаждущих приобщиться к настоящей науке двери его дома были всегда открыты.
А у великого из великих Эйнштейна ни одного ученика за всю длинную жизнь! Этот факт известен всем!
Глава 58
Уже идёт 1966 год. В этом году, наконец, Кирилл Семёнович Симонян, по-моему, уже сам пришёл к убеждению, что мозг Ландау травма не коснулась. Привожу его воспоминания:
«И вот теперь, особенно после возвращения его из Чехословакии, восстановление интеллекта пошло быстрым ходом. Но прежде, чем говорить об этом, упомяну, что в конце 1965 года (если не ошибаюсь. Скажу, как Дау: спросите у Коры!) я пригласил на консультацию психиатра Тамару Алексеевну Невзорову, которой очень доверял. Я подробно рассказал ей о Дау и его индивидуальных особенностях и просил её быть внимательной и помочь мне советом, что делать дальше.
Мы оставили её наедине с Дау, но не прошло и двух минут, как она оттуда вышла и сказала, что можно ехать. По дороге в машине она рассказала, что она тотчас же поняла, что у Дау интеллект разрушен, так как он не помнит ничего, что было несколько часов назад или хотя бы вчера, а без этого ни о каком интеллекте не может быть и речи.
Меня глубоко потрясла поверхностность её осмотра больного и, по-видимому, формальное отношение к моей просьбе. Теперь, когда дело пошло на лад, мне хотелось пригласить её ещё раз, но Кора воспротивилась, так как она была глубоко обижена, что я привёл «такого» психиатра, и наотрез отказалась видеть Невзорову снова в своём доме, коль скоро это не жизненно необходимо для Дау.
Восстановление интеллекта происходило как-то по всем направлениям сразу. Если я заставал больного в сносном положении в смысле болевых атак, с ним можно было говорить обо всем и он охотно соглашался на беседы. Некоторые из них я приведу, поскольку они раскрывают характерологические особенности личности замечательного физика.
Дау не понимал музыку не потому, что не любил её. Напротив, говорил, что, насколько он знаком с гармонией (она интересовала его как производное звуковых, то есть механических колебаний), музыка должна, по-видимому, доставлять наслаждение, но он ничего не может поделать с собой, так как воспринимает её только с ритмической стороны. Мелодии он не слышит — она для него все равно что шум. Поэтому он не выносит и оперы, где певцы бездействуют и шумят, а слова их не согласуются с делом: когда надо спешить, они стоят на месте. Действие в опере представлялось ему просто как нелепо построенная пьеса.
Другое дело драма. Он любил хорошие спектакли и хорошую игру. В театрах бывал часто!
Дау любил литературу. Даже в первый год моего наблюдения он мог читать на память английские баллады, знал многие из них и в русском переводе. Читал он с удовольствием, говоря о многих писателях мира, начиная с Гоголя и Льва Толстого. Он очень любил поэзию. Его любимые поэты — Лермонтов, Пушкин, Гумилёв, но в первую очередь — Лермонтов.
