Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии
Среди всех неприятностей, какие то и дело обрушиваются на нашего брата — педагога, такие славные, задушевные уроки оставляют самое отрадное впечатление. И как далеки эти чуткие, откровенные девушки от тех отчаянных сорвиголов, какими представляются они нашим псевдопедагогам!
9 ноября
В женской гимназии благодаря начальнице с классными дамами и подпавшему под их влияние председателю отношения все запутываются и получается какой-то сумбур, всех нервирующий, раздражающий и безусловно вредный для дела. Сам председатель, не чувствующий под ногами никакой твердой почвы, совсем избегает ходить в гимназию, для сношения же с педагогами стал прибегать к способу официальной переписки, а для сообщения своих декретов по разным вопросам завел особую книгу. При всей своей расположенности к начальнице и ее свите, он, несмотря на розыски инициаторов «преступного заговора», принужден был отчасти пойти к ним навстречу, так как никаких законных оснований для возложения на учительниц воспитательских функций не оказалось (о классных наставницах из учительниц — нигде ни слова, и наоборот, есть прямое указание, что «воспитательная часть всецело лежит на начальнице и избираемых ею классных надзирательницах»). Но снять с учительниц ту работу, которую они несли только из любезности по отношению к классным дамам, и возложить ее на последних, как и требуется по закону, председатель все-таки не осмелился. И получился нелепый компромисс. Выставление баллов в дневники и четвертные отчеты он с учительниц снял и возложил их на классных дам. Но ответственность за поведение и успехи классов, выговоры и наказания ученицам, объяснения с родителями и т.п. — осталось за учительницами же, числящимися все-таки в должности классных наставниц. Каким образом могут все это осуществлять учительницы, которые в уроки заняты преподаванием, а в переменку должны отдохнуть, — этого председатель, конечно, не подумал.
И к чему может свестись, например, все «наставничество» хотя бы немки в VII классе, где она занимается только с несколькими ученицами, а остальных не знает и в глаза? Но зато на почве такого странного разделения труда пышным цветом расцветают всякие недоразумения с классными дамами, которые теперь страшно озлоблены на учительниц и готовы им всячески досадить. Вот, например, классная дама тоном начальства замечает учительнице, состоящей классной наставницей в одном классе: «Потрудились бы Вы хоть раз прийти на молитву — посмотреть, как Ваши ученицы безобразно себя ведут!» Та, считая, что надзирательские обязанности к ней не относятся и за поведением учениц на молитве отвечают во всяком случае получающие за свое надзирательство классные дамы, конечно, вспылила и довольно резко отчитала вообразившую себя начальством надзирательницу. Классная дама, по обыкновению, донесла начальнице, начальница — председателю, и в результате учительница же получила от него выговор. Другая классная дама, демонстративно подчеркивая свое недовольство возложенной на нее работой с дневниками, требует, чтобы классная наставница собрала их и подала ей. А в другой раз эта же зазнавшаяся особа посылает к учительнице на урок восьмиклассницу, и та, прервав ход занятий, передает учительнице приказ явиться к ней, классной даме, для переговоров о дневниках.
Как же могут реагировать на подобные выходки каких-то надзирательниц, которые сами сознаются, что не имеют авторитета даже и глазах учениц, сколько-нибудь знающие себе цену преподавательницы (почти половина их даже с высшим образованием)?
И что же может доброго возникнуть на почве таких отношений!
Конфликты — там, конфликты — здесь
10 ноября
В виду отношения директора и форменной обструкции со стороны классных дам некоторые учительницы на запрос директора ответили, что они согласны оставить за собой все обязанности по классному наставничеству, если нельзя избавиться от него совершенно (на что председатель не согласился); другие же, хотя уже были освобождены от канцелярской работы, с возложением ее на классных дам принуждены были отказаться от «услуг» последних и снова взять всю работу на себя. Таким образом, классные дамы победили и в гимназии водворился «мир». Но может ли быть такой вынужденный мир прочным?
15 ноября
На эту неделю у меня вышел неприятный инцидент в IV классе мужской гимназии. Уже с начала учебного года здесь стал заявлять о себе великовозрастный второгодник — Б-в, ученик, про которого можно сказать: «На грош амуниции, и на рубль амбиции». Желая проявить перед товарищами свою независимость, он то и дело пускался на моих уроках во всякие пререкания. То выражал недовольство, что на уроках церковнославянского языка я требую сопоставлений с русским, то указывал мне, что я лишний раз подчеркнул его ошибку в переносе (и в той и в другой странице). Своими неосновательными возражениями — «оппозицией ради оппозиции» — он порядочно надоел мне. Но я ни разу не жаловался на него и благодаря этому он получил за четверть пять за поведение. Ободренный этим, он в новую четверть стал действовать еще нахальнее.
4 ноября он от лица класса заявил, что урока не поняли (дело было на уроке церковнославянского языка, где я уроков обыкновенно вперед не объясняю, так как проходим фонетические явления вслед за соответствующими явлениями русского языка). Я спокойно спросил, что именно непонятно в сегодняшнем уроке. Б-ков, не без труда ориентировавшись по книге, указал, что могло вызвать некоторое недоумение. Я объяснил это и стал продолжать урок. Видя, что «забастовка» до некоторой степени удалась и желая отделаться от спрашивания по неприятной для них славянской грамматике, четвероклассники решили прибегнуть к тому же приему и на следующем уроке. Не считаясь с тем, что содержание этого урока для ученика, повторявшего предыдущие уроки по русской фонетике, было простым (деление согласных и смягчение зубных и губных, т. е. то же, что пройдено было уже по-русски), четвероклассники вновь «забастовали». Дежурный сказал, что он, как уполномоченный класса, заявляет, что урок не поняли. Я, раздраженный этой новой выходкой Б-ва и компании, вызвал дежурного и стал его спрашивать, что же именно он не понял в сегодняшнем уроке. Но оказалось, что он даже не знает, что и задано. Я вызвал заявлявшего о непонятности урока Б-ва. Он кое-что знал, большую часть не знал, но указать, что именно непонятно, совершенно не мог. Отчитав того и другого довольно повышенным тоном, я вызвал третьего — Л-ва (который еще вчера вызывающим тоном возражал против моих поправок в его сочинении). Он тоже не мог даже сказать, о чем сегодня задано. Поставив всем трем по единице, я спросил, кому еще непонятно. Вызвался еще один, из более хороших учеников. Я прежде проверил его, что для него непонятно. Он указал несколько строчек, но когда я выяснил, что это тоже самое, что мы недавно проходили на уроках русского языка, он согласился со мной и сконфуженно сказал, что он это просто забыл. Я похвалил его за чистосердечное признание и спросил, кто еще не понимает урока. Никто не отозвался. И я, поговорив им о нелепости их «забастовки», стал спрашивать урок, причем один ответил на три, а другой на четыре.
