Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста
На этот раз я застал Молотова стоящим посреди клумбы у крыльца дачи. Он рассматривал цветы.
- Любуетесь? - спросил я, поздоровавшись.
- Коротаю время, вас дожидаясь.
- Извините, чуток опоздал. Охранница не пропустила такси на территорию дачного поселка.
- Я сейчас позвоню! - Вячеслав Михайлович шагнул к крыльцу.
- Спасибо. Не надо. Я уже отпустил машину.
- Тогда идемте в дом или для начала прогуляемся по лесу?
- Давайте прогуляемся, - предложил я. - Только, с вашего разрешения, отнесу на кухню портфель.
- Вы неисправимы, - горько усмехнулся Молотов, догадываясь, что у меня в портфеле, как обычно, вино, фрукты, еще кое-что из съестного. Всем нам, кто навещал Вячеслава Михайловича, было известно, что он получал тогда самую мизерную пенсию (126 р.), жил бедно, и мы не считали возможным приходить к нему с пустыми руками.
Вскоре мы неторопливо шагали по асфальтовой дорожке вдоль забора, отделявшего дачный поселок от железнодорожной платформы Ильинское. В руке у Молотова - изящная темная трость; он любил напоминать, что ее подарил ему бывший британский посол сэр Арчибальд Керр.
- Ну, что нового в литературе? - с привычной для него иронией спросил Молотов. - Новый Чехов не объявился?
Я тут же вознамерился сказать, что на днях гостил у Леонида Леонова и тот интересовался причинами запрета в войну его "Золотой кареты". Но вдруг из кустов, подступавших к дорожке, с треском вырвалась овчарка, зажав в клыках палку и таща за собой мальчишку, который держал собаку на поводке. От неожиданности мы остановились, потеряв нить нашего разговора. А когда зашагали дальше, Молотов спросил:
- Остался у вас в книжке эпизод о Сталине и Берии на Холодной речке?.. Ну, помните, я рассказывал: Коба и Берия, вот так, как мы с вами, гуляли по дорожке, а из кустов вдруг грянули два выстрела?
- Помню! Берия вначале прикрыл собой Сталина, а потом кинулся в кусты и застрелил там двух охранников.
- Верно.
- Изъяли из романа этот эпизод - цензура вырубила.
- А вы знаете, что Сталину тогда откуда-то стало известно, что этим бойцам было приказано пальнуть вверх холостыми патронами - якобы для проверки бдительности и боеготовности охраны?
Мне было об этом известно, однако я спросил о другом:
- Как же Сталин мог простить Берии такую чудовищную провокацию?.. Да еще убить безвинных...
- Берия страшный был человек... Опасный...
- Вы говорили об этом случае со Сталиным?
- Со Сталиным трудно было говорить о Берии. Все мы побаивались Лаврентия... Хитер, коварен, жесток, изворотлив. Догадываюсь, что и Сталин опасался его и чувствовал себя как бы в плену у НКВД...
* * *
Поняв непростую значимость слов Молотова, я с сомнением сказал:
- При культе Сталина ему ничто не могло угрожать.
- Верно, культ был броней для него - от заговоров, государственных переворотов, покушений на жизнь. Ему поклонялись как божеству... Но Сталин понимал, что реальная сила, особенно в Москве, находилась в руках Берии. Да и на местах везде были ставленники Берии. Убрать его было не так просто. И кем заменить, кому мог Сталин доверить столь серьезное дело? Ведь к Сталину не попадали даже письма и телеграммы без проверки их людьми Берии... Вот и было проще держать Берию в руках, дружить с ним, крепить авторитет своей личности как самозащиту.
- Но ведь вы говорили, что Берия, по всей вероятности, все-таки приложил руку к смерти Сталина.
- Да, это не исключено. Сталин в последние годы жизни уже начал было подбираться к Берии. Тот почувствовал опасность. Они друг друга стали бояться...И во мне Сталин начал сомневаться, намекал на то, что я будто работаю на английскую разведку. Проживи он дольше, со мной бы, видимо, поступили тоже не лучшим образом.
- Да, жестокое бушевало время, - обронил я фразу, не ощутив в рассказе Молотова новизны для себя, ибо уже не впервые слышал от него об отношениях между Сталиным и Берией.
- Нет, случалось, что и миловали кое-кого, хотя по тем временам надо было расстреливать. - И Молотов вновь рассказал о том, что я уже слышал от него в кругу наших общих знакомых.
Речь пошла о 1944 военном годе, когда у Молотова, наркома иностранных дел, заместителем был прославленный в западном мире дипломат М. М. Литвинов. К нему однажды напросился на прием корреспондент одной американской газеты, известный нашей разведке как матерый шпион. Беря у Литвинова обычное интервью, корреспондент между тем спросил у него, есть ли в нашей стране силы, способные свергнуть Советское правительство. И Литвинов якобы ответил, что внутри Советского Союза таких сил нет. Армия и ее техника - в руках правительства. Офицеры - партийные... Надо искать силы за пределами СССР; пусть, мол, подумают об этом руководители Америки и Англии...
На второй день чекисты положили запись беседы американца с Литвиновым на стол Сталина и стол Молотова.
- Мы посоветовались и решили не трогать Литвинова, хотя кипели от ярости, - рассказывал Молотов. - Помнили, что во всем мире он слыл умнейшим дипломатом. Когда Литвинов был нашим послом в Америке, с ним там считались как ни с кем... Поэтому остался жив.
Когда мы после прогулки сидели в столовой за накрытым столом, я рассказал Вячеславу Михайловичу о недавней встрече с Леоновым и о его вопросе по поводу запрета спектакля "Золотая карета".
- Впервые слышу. - Молотов пожал плечами. - Не запрещал. Да это и не было в моей компетенции. - А потом, поразмышляв, добавил: - А вы бы, Иван Фотиевич, организовали нам личную встречу. Люблю беседовать с писателями. Пригласите Алексеева, Иванова, нашего друга Чуева....
Стиснутый между Киевской и Белорусской железными дорогами зеленый массив с прячущимися в нем дачными постройками считается самым близким от Москвы заповедным райским уголком и именуется Переделкино. Его еще называют "воротами ветров", из-за того что они, ветры, прочесывая переделкинский лес, рощи, сады, знаменитое кладбище у златоглавого храма, дуют только в сторону Москвы и поэтому всегда чисты, свежи, напоены запахами хвои и трав.
Здесь, среди высоких сосен и елей, тонкостволых берез и тучных кустов орешника, с давних времен основался поселок из нескольких десятков писательских дач - собственных и литфондовских, сдающихся в долгосрочную аренду. Арендные дачи - предмет раздоров между двухтысячным войском московских литераторов.
Я арендую дачу, может, самую скромную в поселке, претерпевшую немало ремонтов и перестроек, которые обошлись Литфонду и мне лично в немалую сумму денег - на них уже можно было давно возвести богатый дворец. Но я дорожил "первородством" дачи: здесь вначале жил старый русский прозаик Бахметьев, потом мой фронтовой побратим Евгений Поповкин, а после его смерти дачу отдали в аренду мне.
