Евгений Матонин - Яков Блюмкин: Ошибка резидента
В марте 1928 года, выполняя предписание врачей, Блюмкин уехал лечиться в Кисловодск. Почти полтора месяца он восстанавливал здоровье в санатории «имени 10-летия Октября». Затем перебрался на Черное море, в Гагры. Но и на отдыхе, как он уверял, его мучили мысли о том, как жить дальше.
В 1928 году некоторые из оппозиционеров начали раскаиваться и признавать «свои заблуждения». Их положение облегчали — Зиновьева, к примеру, назначили ректором Казанского университета, Каменева восстановили в партии и назначили начальником Научно-технического управления Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) СССР. Вернулся из ссылки в Семипалатинске и видный сторонник Троцкого Леонид Серебряков. С Блюмкиным они были знакомы еще по 1919 году. Тогда Серебряков был секретарем Президиума ВЦИКа и членом Реввоенсовета Южного фронта. Именно от него Блюмкин получал задание по организации теракта в Сибири — предположительно, против Колчака.
Они встретились в Гаграх, куда Серебряков приехал после ссылки. Блюмкин уважал своего бывшего начальника по Гражданской и с интересом говорил с ним. Эти беседы заставили его задуматься: раз уж такие люди из оппозиции, как Серебряков, могли находить точки соприкосновения с «линией партии», значит, и он может сделать то же самое? Тем более что курс Сталина начал постепенно меняться — сворачивался нэп, начиналось наступление на кулака, на чем еще раньше настаивала «левая оппозиция». «Все это в очень большой степени смягчало мое оппозиционное настроение», — писал Блюмкин. Правда, «психологические раны были очень свежи», а особенно остро стоял вопрос об отношении к Троцкому, который и не думал каяться.
Вернувшись в Москву, Блюмкин снова оказался в положении «и нашим и вашим». О своих разговорах с Серебряковым и его настроении он сообщил председателю ОГПУ Менжинскому. Правда, по уверениям Блюмкина, его об этом просил сам Серебряков. Затем произошла еще одна встреча, которая явно оставила у него неприятный осадок.
Однажды на Большой Никитской улице он встретил жену Сосновского Ольгу Даниловну. Она как раз собиралась уезжать к мужу в Барнаул. Блюмкин, видимо, попытался через нее повлиять на позицию Сосновского, который каяться не собирался и продолжал критиковать Сталина, за что и получил в 1929 году три года тюрьмы. Блюмкин привел ей в пример Серебрякова и рассказал о беседах с ним.
Однако от жены Сосновского Блюмкин неожиданно получил резкую отповедь. Он рассказывал, что она упрекала его в том, что он так и не дал ей денег. (Опять эти деньги! Но разве он не собирался распродавать свои личные вещи, чтобы помочь им?) Думается, что главный упрек в его адрес все-таки заключался совсем в другом. «После политической части нашей беседы, — признавался Блюмкин в показаниях, — <она> заподозрила, что я агент ГПУ. Помню, как сейчас, она заявила мне „что же, в Гагры ездили разлагать, откалывать?“. Мы расстались враждебно». Кто знает, возможно, Ольга Даниловна была не так уж далека от истины.
Сам же он, разумеется, объяснял свое поведение по-другому: «Очень тяжело переживая, что при этом курсе партийной линии ее кровные сыны находятся в ссылках и тюрьмах, я утешал себя тем, что в конце концов радиус расхождения между ними и партией на политической почве сузится и через год самое большое эти люди вернутся в партию…»
Неизвестно, к чему бы привели тогда все его сомнения и размышления, если бы не ответственное задание руководства ОГПУ — отправиться за границу, чтобы организовать резидентуру советской разведки на Ближнем Востоке.
Древние книги для разведки. Блюмкин придумывает «крышу»
«Я нашел для себя лично выход в том, что с радостью принял новое предложение о заграничной работе», — писал Блюмкин. А предложение было серьезное. В течение года ему предлагалось создать резидентуру советской разведки в Константинополе, Палестине и Сирии. В ее задачи должны были входить сбор информации о политике англичан и французов в этом регионе, помощь национально-освободительному движению и, наконец, проникновение в Индию. Индия рассматривалась как главная цель работы Блюмкина.
Несмотря на свои оппозиционные «шатания», в ОГПУ Блюмкина по-прежнему ценили высоко. Рядовые сотрудники центрального аппарата Иностранного отдела его почти не видели и почти с ним не общались — даже когда он находился в Москве. О своей работе он говорил только с заместителями председателя ОГПУ или с самим Менжинским. Одетый в прекрасно сшитый заграничный костюм, он приезжал на Лубянку в автомобиле и важно проходил в приемные руководителей своего ведомства.
Будущий перебежчик Георгий Агабеков, как раз в 1928 году приехавший из командировки в Персию и ставший начальником восточного сектора Иностранного отдела ОГПУ, писал в мемуарах:
«Даже посторонний зритель, если он попадет в иностранный отдел, заметит две категории различно одетых людей. Одни ходят в защитного цвета казенных гимнастерках и кепках, а другие — в прекрасно сшитых из английского или немецкого сукна костюмах, дорогих шляпах и франтоватых галстуках. Первые — это сотрудники, еще не побывавшие за границей, а вторые — это вернувшиеся из-за границы, где они по приезде в первую очередь понашили себе достаточный запас костюмов. Вот почему первые, еще не побывавшие за границей, мечтают, „рискуя жизнью“, поехать в капиталистические страны. И в самом деле, почему не рискнуть поехать на шпионскую работу за границу с советским дипломатическим паспортом в кармане?»
«Легальный» резидент получал оклад примерно в 250 долларов в месяц — довольно солидные по тем временам деньги. Он обладал большой властью. Иногда даже судьба полпреда (посла) Советского Союза зависела от его донесений в Центр. Так что неудивительно, что для многих сотрудников ОГПУ эта работа была главной целью их жизни. Ехать же на нелегальную работу за границу желающих, по понятным причинам, находилось гораздо меньше. Но Блюмкин был именно среди них. Более того, он чуть ли не рвался в эту командировку.
«Я завертелся в делах, — рассказывал он. — Подготовка людей, прикрытия, все это требовало всей энергии, и внимания, и разъездов по России (Ленинград, Ростов и другие пункты)». Что же это было за «прикрытие»?
Задание Блюмкина предполагало регулярное передвижение по «подотчетной ему территории» и поездки в Европу. Но как это сделать, чтобы не вызывать подозрений и не привлекать к себе лишнего внимания?
После некоторых раздумий Блюмкин разработал целый план. Он узнал, что венский торговец антиквариатом и старинными книгами Якоб Эрлих ищет делового партнера для организации торговли древнееврейскими книгами. Ну а почему тогда не организовать где-нибудь на Востоке фирму по продаже якобы вывезенных из России древнееврейских рукописей и фолиантов? Изучив этот вопрос, Блюмкин решил, что лучшей «крыши» для нелегального резидента советской разведки не найти. Свои соображения он изложил в докладной записке на имя Трилиссера:
