Дмитрий Волкогонов - Троцкий. Книга 2
Покормив животных, Троцкий садился за письменный стол. В тот день, вторник 20 августа, он намеревался ответить "Эль Популяр" и продолжить работу над очередной главой о Сталине. После обеда "Л.Д., — вспоминает Наталья Ивановна, — продиктовал несколько "кусков" своей статьи в связи с войной и, как всегда, в половине шестого вечера вышел опять к кроликам". В это время "я вышла на балкон и увидела, что рядом с Л.Д. стоял кто-то посторонний, которого я узнала не сразу, только после того, как он снял шляпу и стал подходить к балкону". Это был "Жасон" (так называли Троцкие Фрэнка Джексона, в действительности — Рамона Меркадера).
— У меня ужасная жажда, я хотел бы стакан воды, — произнес "Жасон", здороваясь с Натальей Ивановной.
— Может быть, Вы хотите чашку чаю?
— Нет, нет, я слишком поздно обедал и чувствую пищу здесь, — указал он на горло. — Она меня душит… — Цвет лица у него был серо-зеленый.
После репетиции 17 августа, когда "Жасон" приходил с плащом на руке и оставался несколько минут наедине с Троцким, сегодня ему предстояло совершить ужасное: убить человека, который относился к нему доброжелательно и не подозревал такого вероломства. Хотя Эйтингон долго и тщательно готовил исполнителя к этой последней минуте, Джексон — Меркадер не был роботом. В нем обостренно заговорили элементарные чувства. Одно дело лишать человека жизни на фронте — если не ты его, то он тебя. А здесь? Человек — орудие террора, репрессии — должен либо полностью быть "свободным" от нравственных тормозов, либо идти на страшный шаг, будучи вооруженным фанатичной идеей. Брат убийцы Луис Меркадер спустя 50 лет после того рокового дня утверждает: "Брат был не просто убийцей, а человеком, верившим в дело коммунизма". Да, бывшим республиканским офицером, а теперь агентом НКВД руководила приверженность к страшному сталинскому штампу: "Троцкий — агент мирового империализма и смертельный враг коммунизма".
Но, думаю, не только духовные побуждения заставили молодого испанца превратиться из соратника Эйтингона в его сообщника. Он был вынужден это сделать. Рамон знал, что здесь, в Мехико, его мать. Она ждет его в машине в ста метрах от дома вместе с "Леонидом". Надо думать, какое огромное напряжение испытывают они. В случае его малодушия не только у него, но и у его матери нет шансов выжить. Они — заложники. Гладиаторы-заложники. Только его убьют не на арене честной борьбы, а исподтишка. А вместе с ними — и его младшего брата Луиса, которого по настоянию Эйтингона отправили из Парижа в Москву. Заложники… "Серо-зеленый цвет лица" — это последняя внутренняя борьба перед невидимой тонкой линией, которая делит жизнь и смерть. И за ту линию судьбы, откуда нет возврата, он должен отправить сейчас человека…
"Жасон" был, как и в прошлый раз, с плащом на руке и в шляпе.
— Почему Вы в шляпе и с плащом? Погода такая солнечная…
— Да, но Вы знаете, это ненадолго, может пойти дождь…
"Жасон" после моего вопроса, — вспоминала Наталья Ивановна, — как-то стушевался и направился к кроличьим домикам, где находился Л.Д.
— А статья Ваша готова? — успела спросить Наталья Ивановна.
— Да, готова, — и "Жасон" вынул бумаги стесненным движением руки, не отрывая ее от туловища и прижимая плащ, в котором, как позже установили, были зашиты топор и кинжал"[207] (так в тексте. — Д.В.).
Троцкому не хотелось возвращаться в свою комнату, но закрыв дверцы домиков и сняв рабочие перчатки, он бросил:
— Ну что же, хотите прочесть Вашу статью? — после чего, отряхнув синюю блузу, медленно, молча пошел с "Жасоном" к дверям своего рабочего кабинета.
Дальше рассказывает сам исполнитель уже на суде в Мехико:
"Я положил свой плащ на стол таким образом, чтобы иметь возможность вынуть оттуда ледоруб, который находился в кармане. Я решил не упускать замечательный случай, который представился мне. В тот момент, когда Троцкий начал читать статью, послужившую мне предлогом, я вытащил ледоруб из моего плаща, сжал его в руке и, закрыв глаза, нанес им страшный удар по голове…
Троцкий издал такой крик, который я никогда не забуду в жизни. Это было очень долгое "А-а-а…", бесконечно долгое, и мне кажется, что этот крик до сих пор пронзает мой мозг. Троцкий порывисто вскочил, бросился на меня и укусил мне руку. Посмотрите: еще можно увидеть следы его зубов. Я его оттолкнул, он упал на пол. Затем поднялся и, спотыкаясь, выбежал из комнаты…"[208]
Наталья Ивановна так зафиксировала в памяти кульминацию трагедии:
"…Едва истекло 3–4 минуты, я услышала ужасный, потрясающий крик… Не отдавая себе отчета, чей это крик, я бросилась на него… стоял Лев Давидович… с окровавленным лицом и ярко выделяющейся голубизной глаз без очков и опущенными руками…"[209]
Характеризуя этот момент кульминации 20 августа 1940 года, Судоплатов заметил в беседе со мной:
— В любом деле неизбежны случайности. Проявила себя она и здесь. Как мог сохранить силы Троцкий для борьбы и нечеловеческого крика после такого сокрушительного удара, который нанес альпенштоком физически очень сильный Меркадер? Если бы он погиб сразу, Меркадеру удалось бы, видимо, скрыться.
В доме уже началась суматоха. Джексона — Меркадера тут же схватили охранники и стали избивать. "Мы слышали какое-то жалкое завывание…" — вспоминала Наталья Ивановна.
— Что делать с этим? Они его убьют…
— Нет… убивать нельзя, надо его заставить говорить, — с трудом, медленно произнося слова, ответил Л.Д.
Охранники во главе с Робинсом колотили слабо защищавшегося Джексона кулаками, рукоятками револьверов. Наконец тот прервал свое молчание и окровавленный закричал:
— Я должен был это сделать! Они держат мою мать! Я был вынужден! Убейте сразу или прекратите бить!
Это была единственная слабость агента. Затем, в долгие месяцы следствия и суда Меркадер никогда не вернется к этим словам. Он все решил сам и все сделал сам. Никакого ГПУ, никаких соучастников и помощников не знает. Это его решение… Только его.
Как рассказывал Судоплатов, первые полтора года после приговора (20 лет тюрьмы — высшая мера наказания по мексиканским законам) Меркадера часто били в тюрьме, пытаясь узнать: кто же он в действительности? Целых пять лет держали в одиночной камере без окна, но боевик Эйтингона взял себя в руки и долго не отказывался от своих первых показаний, хотя еще на суде был документально уличен, что он не тот человек, каковым он себя называет. Как говорит Луис Меркадер, "после первого шока он пришел в себя и всегда думал, что сделал нужное дело". Приехав через 20 лет в СССР, Рамон, комментируя однажды события в Колумбии, сказал: "Терроризм необходим в борьбе за коммунизм"[210]. Но он фактически повторил слова Троцкого из работы "Терроризм и к коммунизм"! Убитый Рамоном Меркадером революционер писал: "…террор может быть очень действителен против реакционного класса, который не хочет сойти со сцены"[211]. В этих высказываниях неожиданно прослеживается родство убитого и убийцы. Идеи большевистского якобинства, так насаждавшиеся Троцким в русской революции, вернулись политическим бумерангом насилия к нему самому.
