Павел Басинский - Лев Толстой: Бегство из рая
Тоже обиженная, но чувствовавшая свою неправоту С.А. жаловалась мужу в Бегичевку: «Чертков написал мне неприятное письмо, на которое я слишком горячо ответила. Он, очевидно, рассердился на меня за мой упрек, что он торопит тебя статьей, а я и не знала, что ты сам ее выписал. Я извинилась перед ним; но что за тупой и односторонне понимающий всё человек! И досадно, и жаль, что люди узко и мало видят; им скучно!» Самому Черткову она ответила с холодным высокомерием: «…если я 30 лет оберегала его, то теперь ни у вас, ни у кого-либо уж учиться не буду, как это делать».
Фактически после появления Черткова Толстой был вынужден жить двумя семьями.
Его тяга к В.Г. подогревается еще и тем, что он не видит его каждый день, но всё время «чувствует». «Каждый день жду письма от вас, вижу вас во сне и думаю о вас беспрестанно. Что́ с вами? Отчего вы не напишете ни слова?.. Думаю, не огорчил ли я вас чем-нибудь, и не могу догадаться чем».
Это письмо от 27 сентября 1892 года. Но Чертков уже закусил удила. 1 октября он посылает Толстому длинное письмо с перечнем претензий к его семье. Он обвиняет ее в создании вокруг Толстого «придворной атмосферы»; пишет о «тяжелом впечатлении», которое возникает у последователей Толстого от знакомства с его семьей; он ябедничает Л.Н. на его любимую дочь Машу, не простив Маше отказа работать на него в качестве «агента».
И как же отвечает на это письмо Толстой? Создается впечатление, что С.А. была права, когда в 1884 году писала о «слепоте» мужа по отношению к Черткову. «Поша (Бирюков. – П.Б.) вчера был у нас и прочел ваше последнее письмо ко мне и говорит: какое хорошее письмо, как он правдив! А я ему говорю: а я только что про вас (про Пошу) думал: какой он приятный, мягкий, добрый человек! Он не поступается своими убеждениями, не подделывается и вместе с тем никого не оскорбляет, все его любят… И я в вас это люблю».
Это не могло не кончиться скандалом.
История с фотографией
В декабре 1894 года наиболее видные «толстовцы» – Чертков, Бирюков, Горбунов-Посадов, Трегубов и Попов – предложили Л.Н. сняться вместе с ними на групповом портрете в фотомастерской Мея. Как мог Толстой отказать? Это значило бы дистанцироваться от своих учеников и ревностных сподвижников даже в такой «мелочи». И он радостно согласился. Между тем это была не мелочь. Если бы снимок появился и был растиражирован, существование «толстовской партии» получило бы документальное подтверждение. Вряд ли Чертков, имевший связи с царской фамилией и высшими полицейскими чинами, не понимал этого.
Услышав о фотографии, С.А. действовала решительно. Она забрала все стеклянные негативы группового снимка из мастерской Мея и уничтожила их. «Толстовцы» обиделись. «Приходил Поша (Бирюков. – П.Б.), – пишет С.А. в дневнике 8 января 1895 года, – и обвинял меня, а я их всех. Обманом от нас, тихонько уговорили Льва Николаевича сняться группой со всеми темными; девочки (дочери Маша и Таня. – П.Б.) вознегодовали, все знакомые ужасались, Лева огорчился, я пришла в злое отчаяние. Снимаются группами гимназии, пикники, учреждения и проч. Стало быть, толстовцы – это учреждение. Публика подхватила бы это, и все старались бы купить Толстого с его учениками. Многие бы насмеялись. Но я не допустила, чтобы Льва Николаевича стащили с пьедестала в грязь. На другое же утро я поехала в фотографию, взяла все негативы к себе, и ни одного снимка еще не было сделано. Деликатный и умный немец-фотограф, Мей, тоже мне сочувствовал и охотно отдал негативы».
В ночь с 10 на 11 января, запершись в своей комнате, С.А. била стеклянные негативы. В дневнике она утверждает, будто бриллиантовой серьгой пыталась вырезать лицо мужа, что плохо удавалось.
Отношение Толстого к поступку жены не вполне понятно. Во всяком случае, этот поступок не вызвал его гнева. В дневнике от 31 декабря 1894 года он пишет: «Был здесь Чертков. Вышло очень неприятное столкновение из-за портрета. Как всегда Соня поступила решительно, но необдуманно и нехорошо».
Кроме обиды, ревности и деспотического нежелания делить своего мужа с кем-либо, поступком С.А. руководил панический страх за семью. Она отчасти смирилась с тем, что является женой «диссидента», но ей также хорошо была известна жестокость Победоносцева по отношению к сектантам. Тем более в высшем обществе уже ходили разговоры о возможной высылке Толстого на окраины империи.
После личной встречи с императором в апреле 1891 года С.А. надеялась, что она обезопасила мужа от прямого преследования за его статьи. Но в 1892 году он преподнес ей новый сюрприз. 14 января в английской газете „Daily Telegraph“ в переводе Эмилия Диллона появилась запрещенная в России статья Толстого «О голоде». 22 января консервативные «Московские ведомости» с радостью перепечатали в обратном переводе фрагменты этой статьи с такими комментариями: «Письма гр. Толстого… являются открытою пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя. Пропаганда графа есть пропаганда самого крайнего, самого разнузданного социализма, перед которым бледнеет даже наша подпольная пропаганда».
Это был донос. Но это было правдой. Толстой действительно звал к «ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя», только не насильственным путем. Как раз в это время он работает над книгой «Царство Божие внутри нас», разрабатывая знаменитую идею «непротивления злу силою». Но кто это знал?
Страх жены после публикации «Московских ведомостей» невозможно описать. Впрочем, она слышала, что 30 января состоялся разговор императора с министром внутренних дел Дурново, в конце которого Александр III приказал «оставить на этот раз без последствий». Она знала, что император говорил о Толстом с его теткой А.А. Толстой, которая защищала племянника. Император сказал: «Я нисколько не намерен сделать из него мученика и обратить на себя всеобщее негодование». Но слухи-то ходили… Т.А. Кузминская писала сестре: «Я слышала из разных источников всё то же самое: государь обижен, говорил, что я и жену его принял, что ни для кого не делаю, и что он не ожидал, что его предадут англичанам – самым врагам нашим…» Поговаривали, что собирался кабинет министров, чтобы принять решение о высылке Толстого за границу.
«Погубишь ты всех нас своими задорными статьями, – писала С.А. мужу в Бегичевку, – где же тут любовь и непротивление? И не имеешь ты права, когда 9 детей, губить и меня, и их. Хоть и христианская почва, но слова нехорошие. Я очень тревожусь и еще не знаю, что предприму, а так оставить нельзя».
8 февраля она весь день сочиняет письма министру внутренних дел и в «Правительственный вестник». И получает еще одно письмо от сестры из Петербурга, где та пишет о «какой-то опасности», умоляет «скорей действовать», самой приехать в столицу.
