Валентин Бережков - Как я стал переводчиком Сталина
Многолетняя привычка работать всю ночь до утра не позволяет мне уйти домой вовремя. Когда все покидают редакцию, я остаюсь в своем кабинете, читаю информационный бюллетень ТАСС, американские и английские газеты, получаемые редакцией. Мелькающие там имена политических деятелей США и Англии так мне знакомы, что тут же, словно живые, встают перед моим мысленным взором, постоянно напоминая о том, что меня выбросили из их круга. Казалось бы, надо отшвырнуть эти газеты, не видеть их, но как к зудящей ране рука все же тянется к ним. Недавние коллеги по МИД, те, кого я принимал, когда они робкими новичками делали свои первые шаги в дипломатической карьере, становятся генконсулами, посланниками, послами, а для меня этот путь навсегда закрыт! Они все тут же отвернулись от меня. В радостный День Победы ни один не навестил, не позвонил. А еще недавно все наперебой звали в гости… 9 мая 1945 г. только два сослуживца по флоту заглянули в редакцию с бутылкой шампанского, и мы отправились на Красную площадь, заполненную ликующей толпой.
Особенно тяжело я переживал, читая сообщения с Ялтинской конференции. Казалось, еще дчера все ее участники были рядом со мной. Вместе с ними я должен был отправиться в Крым, войти в Ливадийский дворец, переводить беседы Сталина с Рузвельтом и Черчиллем. За четыре года я привык, что всегда был в таких случаях нужен. Было до слез обидно, даже оскорбительно. Что такое переводчик? Без него участники переговоров словно глухонемые. Он нужен, необходим, незаменим. Но вот я вижу, что нужен он только как профессионал, специалист, но вовсе не как личность. Человек исчезает, но профессионал остается, уже в оболочке другого человека. Прежнего как не бывало, и ничего особенного не произошло.
Умом я это понимал, но примириться никак не мог. Бередя рану, рассуждал: я ведь был не только переводчиком, но и помощником министра иностранных дел. Однако и в этой своей функции мало что значил, хотя четко и добросовестно выполнял свои обязанности. Я тогда переоценивал себя, полагая, что обладал какими-то особыми способностями и потому меня не должны были так просто вышвырнуть. Я помнил высказывание «великого вождя», что «кадры решают все», но ведь была и другая его сентенция: «незаменимых людей нет». Выбрасывали на «свалку истории» и ликвидировали физически более способных и необходимых стране людей, чем я. Спасибо, что остался жив и получил неплохую работу! Но внутри продолжал глодать червь гордыни. Казалось, что жизнь кончилась. Все тело ныло, чаще и чаще накатывал липкий туман апатии. В свои тридцать лет я ощущал себя старым и немощным.
Мои ночные бдения осложнили семейную жизнь. Рождение второго сына в 1947 году не спасло наш брак, неумолимо скатывавшийся к разводу. Потом — увлечение, граничившее с безумием и сопровождавшееся дикими сценами ревности, примирения и разрыва. Но эти душевные травмы вылечили от ипохондрии и приглушили тоску по «утерянному раю».
Когда в марте 1953 года умер Сталин, я оплакивал его, как и миллионы советских людей, но уже без чувства незаслуженно отверженного.
Вскоре после расстрела Берии, в начале апреля 1954 года, в моей холостяцкой комнате раздался телефонный звонок. Козырев, голоса которого я не слышал целых десять лет, сказал как ни в чем не бывало:
— Вас срочно приглашает к себе Вячеслав Михайлович.
После смерти «вождя» Молотов, жизнь которого еще недавно висела на волоске, снова стал членом политбюро, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и министром иностранных дел. Председателем Совмина назначили Маленкова, его вторым замом — Берию, получившего также пост министра внутренних дел. Хрущеву поручили функции секретаря ЦК партии, которые в те дни считались не столь уж важными.
За последние годы в Москве возвели несколько, напоминавших башни Кремля, высотных зданий, очень нравившихся Сталину. В одном из них, на Смоленской площади, разместился МИД. Пропуск для меня лежал у дежурного при главном входе. Охваченный волнением, недоумевая по поводу причины внезапного вызова к министру, поднялся я на седьмой этаж, где находился его секретариат. Хорошо, думал я, что министерство переехало с Кузнецкого и что Молотов примет меня не в таком знакомом кабинете в Кремле. А то вновь защемит сердце. Здесь же, на Смоленской, все чужое.
Когда я вошел в секретариат, Козырев сказал, чтобы я прямо направлялся в кабинет, где меня ждет министр.
Молотов остался сидеть за письменным столом, приветствовал меня кивком и пригласил сесть в кресло напротив. Все это выглядело точно так, как было в те четыре года, когда я у него работал. Будто и не минуло с тех пор десятилетия. Я как бы видел его только вчера или даже сегодня утром. Он не спрашивал ни о моем самочувствии, ни о том, как я жил все эти годы, а сразу перешел к делу:
— Завтра в Вене открывается сессия Всемирного Совета Мира. Мы хотим направить вас туда с поручением. Насколько известно, там будет бывший канцлер Германии времен Веймарской республики Йозеф Вирт. Вам надо с ним познакомиться. Лучше всего поехать в качестве корреспондента «Нового времени» для освещения работы сессии. В этом качестве вы и представитесь Вирту. Попросите у него интервью для журнала о движении в защиту мира. Но нас интересует другое. Мы заняты переоценкой международной ситуации. Есть ощущение изоляции, в которой мы оказались. Надо что-то предпринять, чтобы из нее выбраться. Представляется важным выработать и новую европейскую политику. Вирт, который еще в период Рапалло, в 1922 году, позитивно относился к сотрудничеству Германии с Советской Россией, может высказать интересные соображения о том, как нам ныне подойти к европейской проблеме, в частности выработать новый подход к Западной Германии. Надеюсь, вы понимаете, что мы имеем в виду?
— Да. Постараюсь выполнить ваше задание…
Слушая Молотова, я думал: вот снова начинается какой-то поворот в моей судьбе. Конечно же, он мог дать это поручение любому сотруднику МИД, но почему-то решил вызвать меня. Может, потому, что я имел еще довоенный опыт общения с немцами? Последние годы Молотов был отстранен от внешнеполитических дел и от мидовского аппарата. А меня знал лично. Потому и дал столь деликатное поручение. Меня особенно поразило то, что оно было связано с выездом за границу. Правда, в Австрии тогда стояли советские войска, но там были также американские, английские и французские части, а в Вене между четырьмя зонами оккупации не существовало никаких барьеров. Попавший в Австрию человек мог податься в любом направлении, включая и западное. В те времена такая поездка за рубеж, особенно учитывая мою специфическую ситуацию, являлась особым знаком доверия. И вот теперь его оказывал мне Молотов, не видевший меня много лет. Это, как и то, что он фактически спас меня от рук Берии в 1945 году, казалось мне невероятным и не свойственным такому, в общем-то, безжалостному человеку, гордившемуся своей непоколебимой «твердокаменностью». Он никогда не был сентиментален. Но, может быть, все же подумал, что настала пора исправить допущенную в отношении меня несправедливость? Может, он теперь смягчился из-за несправедливости, совершенной по отношению к нему и его жене?
