Людмила Зыкина - Течёт моя Волга…
— Вы пишете только портреты королей и буржуазных президентов? — без приветствия спросил один из помощников генсека.
— Нет, что вы, — отвечал Глазунов.
— Скоро юбилей Леонида Ильича. Он видел многие ваши портреты, в том числе Индиры Ганди. И он хотел бы иметь свой портрет.
«Внутренне, — рассказывал Глазунов, — я был счастлив оттого, что во время сеансов смогу сказать Брежневу о том, как под флагом строительства образцового коммунистического города разрушается старая Москва, поделиться своей болью, попросить о помощи. Мне дали любимую фотографию Леонида Ильича, и я принялся за работу. Вскоре портрет, написанный по фотографии, взяли, чтобы показать Брежневу. Он, видимо, понравился ему. «Это лучший портрет. Сеансов не надо. Глазунов может испортить», — передал мне помощник слова шефа».
Прислала свою фотографию и Раиса Максимовна Горбачева, якобы на память: «Пусть свет вашего искусства радует людей…» Глазунов омолодил вельможную жену лет на тридцать… Что правда, то правда: он никогда не был льстецом, подхалимом, приспособленцем и ни в одном высказывании на телевидении или в печати не цитировал, как он уверял, коммунистических и прокоммунистических лидеров, кроме одной цитаты Ленина — что мы должны сохранять чувство времени.
Портреты королей и президентов, захотевших лицезреть себя запечатленными волшебной кистью мастера, далеко не суть его творчества. Для меня, как и моих современников, важно другое: едва ли не все насущные вопросы мироздания, над решением которых бились величайшие гении, оказываются у художников современными — судьбы России и всего мира, жизнь и смерть, борьба добра и зла, света и тьмы. Наверное, не случайно громадное число людей восприняло искусство Глазунова как воплощение встревоженной совести и чистой, незамутненной мечты века. Я видела полотна художника в разные годы на вернисажах в Москве, Самаре, Владимире, Воронеже, Ялте, Берлине, Варшаве, других крупных городах бывшего Союза, Европы. И по сей день не перестаю восхищаться многоголосой радугой природы пейзажей, их мощным поэтическим аккордом. Остались в памяти и широкий эпический простор «Севера», живая и трепетная и в то же время спокойно-задумчивая атмосфера старинных городов отечества, и раздолье «Русской песни», и таинственное очарование женских портретов — «Русская красавица», «Девушка с Волги», «Нина», «Русская Венера», «Незнакомка»… Особенно запомнились женские образы, созданные Глазуновым по мотивам произведений Лескова, Блока, Некрасова, Никитина, Мельникова-Печерского, величавая красота которых так поразила мир. Из крупных работ последних лет впечатляющим выглядит полотно «Вечная Россия», на котором представлено более трехсот образов выдающихся деятелей русской культуры, науки, искусства, мыслителей, военачальников — своего рода пантеон титанов русского духа. В картине громадных размеров — почти двадцать квадратных метров — слились воедино талант портретиста, историка, публициста, философа. Глядя на картину, физически ощущаешь мощное движение процессии людей, пробудивших наше самосознание, подаривших силу духа и свет разума. В полотне — картина посвящалась тысячелетию принятия христианства на Руси — философски обобщена история целой нации. Я не знаю другого художника, который бы сумел подняться до уровня великой темы, с такой выразительной силой воплотить ее, как это сделал Глазунов. Казалось бы, сюжеты взяты из глубины веков, но и через годы — я уверена — полотно будет волновать, поражая остротой композиции, исторической достоверностью, мощным звучанием красок.
К счастью, я не одинока в приверженности к таланту художника, который кистью своей выражает надежды и помыслы эпохи, ее духовные поиски, и полностью разделяю точку зрения Жана Поля Бельмондо, увидевшего в картинах Глазунова «созидающую душу России».
Но, как почти всегда это бывает с незаурядными личностями, вокруг них, преодолевающих и преодолевших трудную дорогу на Голгофу, всегда есть место зависти, сплетням, лжи, лицемерию, вражде и всяким другим низменным человеческим чувствам и страстям.
Право давать собственную оценку миру, настойчивое отстаивание великих традиций русской культуры оборачивались для художника поносительством со стороны недоброжелателей всех мастей. Каких только грехов за Глазуновым не находили ретивые искатели «правды». И глаза-то на всех портретах его кисти одинаковые, и чуть ли не «с каждой картины на нас подозрительно поглядывает Христос», и что он, Глазунов, «паразитирует на достижениях классиков прогрессивного советского искусства», «издевается над дорогими всем нам политическими символами», «дискредитирует наш советский образ жизни». Глазунову ставили в упрек, что он влюблен в царского премьер-министра и министра МВД Петра Аркадьевича Столыпина — реформатора, политика и патриота, убитого в киевском городском театре в 1911 году; обвиняли в религиозном мистицизме, мессианстве и прочих пороках. Некий Джон Баррон пытался уличить художника в связях с КГБ в нашумевшей на Западе книге «КГБ». В коротком абзаце автор представил живописца в качестве «стукача» Комитета, за что он, Глазунов, якобы и получил роскошную мастерскую (чтобы прекратить инсинуации, Глазунов подал на Баррона в гамбурский суд и выиграл процесс. Решение суда действительно по сей день: 60 тысяч немецких марок немедленно выплачивает художнику тот, кто осмелится исказить в средствах массовой информации Германии, включая печатные издания, какие-либо факты из личной или творческой жизни Глазунова).
Знал ли господин Баррон, что еще в 1964 году кагэбэшные «искусствоведы в штатском» сообща с крупными чиновниками из Министерства культуры в ранге заместителей министра обращали внимание ЦК КПСС на «неправильное» поведение художника, давая всевозможные объяснения по поводу организации выставок его работ в Манеже, куда устремились многотысячные толпы страждущих увидеть картины, вызвавшие огромный общественный и политический резонанс не только в столице.
Не зависимое ни от кого творчество Глазунова шокировало и официальные круги, власть имущих: пятнадцать лет его не принимали в Союз художников, государство не хотело приобретать картины, по закупкам Министерства культуры он значился на предпоследнем месте. «Если и покупали мои картины, — с горечью рассказывал мне художник, — то по крайне низким расценкам. Одну из последних приобрел экс-министр культуры Демичев. «Юность Андрея Рублева» понравилась Горбачеву, когда он посетил мою выставку. На другой день после визита генсека меня пригласил Демичев и сказал, что картину хотят поместить в Третьяковку. Закупочная комиссия, состоявшая сплошь из прожженных советских конъюнктурщиков, отклонила произведение, отметив, что оно не представляет никакой художественной ценности. Я прорвался к Демичеву. «Что произошло, Петр Нилыч? Вы сказали, что я сотворил шедевр, а комиссия думает совсем иначе». Министр нашел выход из тупиковой ситуации. «Хорошо, — молвил он, — я могу у вас купить картину, но только за четыре тысячи». От неожиданности я опешил. Как же так? Натюрморты Налбадяна стоили 20 тысяч, цена пейзажей Лидии Бродской доходила до 50–80 тысяч, а тут гроши… Что делать? После недолгих колебаний я согласился. За вычетом налогов получил около трех тысяч…»
