Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет
Напуганный этой перспективой, Победоносцев написал венценосцу беспрецедентное по своей вынужденной смелости письмо. Оно так знаменательно, что для нашего повествования необходимо привести из него следующие обширные выдержки:
Я считаю этот предмет настолько важным, что, рискуя навлечь на себя недовольство вашего величества, возвращаясь к нему, смею повторить снова, что вашему величеству необходимо привлечь Скобелева сердечно. Время таково, что требует крайней осторожности в приемах… Теперь время критическое для вас лично: теперь — или иногда — привлечете вы к себе и на свою сторону лучшие силы в России, людей, способных не только говорить, но самое главное — способных действовать в решительные минуты… Вот теперь, будто бы некоторые, не расположенные к вашему величеству и считающие себя обиженными, шепчут Скобелеву: «Посмотрите, ведь мы говорили, то он не ценит прежних заслуг и достоинств». Надобно сделать так, чтобы это лукавое слово оказалось ложью, и не только к Скобелеву, но и ко всем, кто заявил себя действительным умением вести дело и подвигами в минувшую войну… Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный… Скобелев, скажу опять, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, то есть люди ему верят и за ним следуют! Это ужасно важно, и теперь важнее, чем когда-нибудь… Но Скобелев ВПРАВЕ ожидать, что все интересуются делом, которое он сделал, и что им прежде и более всех интересуется русский государь. Итак, если правда, что ваше величество не высказали в кратком разговоре с ним интереса этому делу, желание знать подробности его… Скобелев мог вынесть из этого приема горькое чувство… Могу себе представить, что Вам неловко, несвободно, неспокойно со Скобелевым и что Вы старались сократить свидание, понятно это чувство неловкости, соединенное с нерасположением видеть человека, и происходящая от этого неуверенность.
Совершенно понятно, что заставить написать это единственное в своем роде за всю историю отношений обер-прокурора Святейшего Синода с царем письмо могла только крайняя необходимость. Письмо полно настойчивых поучений, за которыми стоит страх перед Скобелевым, потому что он стал великой силой, ему верят и за ним идут. Обижать такого человека, включать его в число недовольных — верх неосторожности, даже глупости — таков подтекст письма. Оно также проясняет, что Александр III питал нерасположение к Скобелеву, не желал даже его видеть, и Победоносцев менторским тоном призывает самодержца пересилить себя и оказать белому генералу знаки внимания.
Легко себе представить, как реагировал на этот прием самолюбивый, привыкший к всеобщему поклонению Скобелев. Отношения между царем и генералом характеризовались не только нерасположением царя, но и не меньшим — генерала. Как вспоминал, например, Н.Н.Врангель, «Скобелев Александра III презирал и ненавидел». Именно в это новое царствование в нем крепнут антимонархические убеждения.
Для понимания настроений Скобелева нужно напомнить то глубокое разочарование, которое постигло общественность при вступлении нового императора на престол. В феврале 1881 г. Александр II, наделивший М.Т.Лорис-Меликова диктаторскими полномочиями, после сильных колебаний принял его проект создания верховной комиссии, куда должны были войти высшие сановники и представители земства. Этот проект, получивший название Конституции Лорис-Меликова, должен был послужить первым шагом к превращению самодержавия в конституционную монархию. Но именно в тот день, когда Александр II подписал законопроект, 1 марта 1881 г., его убили народовольцы. Продвижение законопроекта приостановилось. Теперь самые различные слои общества с надеждой взирали на нового государя, ожидая утверждения конституционного акта. Но 29 апреля, после долгих совещаний и сомнений, под влиянием прежде всего Победоносцева, Александр III объявил свою волю сохранить полноту самодержавной власти, переданной ему предками. В манифесте, написанном Победоносцевым (взявшим за образец формулировки манифеста Николая I), царь оповещал, что приступает к правлению «с верою в силу и истину самодержавной власти», которую он «призван утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».
Решение царя вызвало небывалую в политической истории России вещь — министерский кризис: того же 29 апреля подал в отставку Лорис-Меликов, 30 апреля — министр финансов А.А.Абаза, 12 мая — Д.А.Милютин. На смену Лорис-Меликову пришел либерал Н.П.Игнатьев, возглавивший новое правительство. Игнатьев предпринял еще одну, ставшую последней попытку создания хотя бы ограниченной формы народного представительства, предложив Александру III к его коронации в Москве созвать Земский собор. Царь выслушал своего министра и как будто согласился, но через несколько часов в тот же день дал ему отставку. Как писал о своем дяде известный советский генерал А.А.Игнатьев, царь прислал следующую записку: «Взвесив нашу утреннюю беседу, я пришел к убеждению, что вместе мы служить России не можем». Игнатьев, отвечая царю, указывал на верноподданнический характер своего замысла (документ из ЦГАОР): «Мысль о Соборе для укрепления и утверждения самодержавия — не новая. Мне казалось, что предстоящая коронация — самое удобное время для произведения благоприятного поворота в настроении умов и чтобы стать правительству на твердую историческую почву. Я исполнил долг совести, представив о том вашему величеству… 29 мая 1882 г.» Но ничто уже не помогло. Игнатьева сменил реакционер граф Д.А.Толстой. Назначение этого «злого гения России» устраняло все сомнения в характере политического курса, провозглашенного манифестом, осуществление которого началось не сразу. Деятельность Скобелева приходится на этот период поворота от либерализма к реакции.
Не сомневаюсь, что здесь вдумчивый читатель спросит: может ли автор утверждать, что Скобелев руководствовался принципами, убеждением в необходимости ограничения или устранения самодержавия? Может быть, им руководила всего лишь личная ненависть к Александру III?
Я положительно утверждаю: им руководили прежде всего принципы, убеждения. О том, что представляло в его глазах самодержавие, говорят следующие его слова, обращенные к М.Л.Духонину и сообщенные последним в письме Немировичу-Данченко: «А внутри у нас! Что делается внутри — ведь это ужас! Мы еще отвоевываем независимость другим племенам, даруем им свободу — а сами? Разве вы и я — не рабы? Настоящие рабы, бесправные парии, бессильные, разобщенные, вечно подозреваемые…» Факт этих настроений донес до нас и Е.-М.Вогюэ (секретарь французского посольства): «Обед у Адлерберга, бурная беседа о Скобелеве, его презрении к порядку вещей». Под «порядком вещей» можно понимать только существовавший в России строй абсолютной монархии.
