Вячеслав Козляков - Марина Мнишек
Голландский поэт Элиас Геркман, собирая свидетельства современников, описал в 1625 году страшную сцену казни малолетнего сына Марины Мнишек: «Затем публично повесили Димитриева сына, которому было около 7 лет (на самом деле всего около четырех. – В. К.). Многие люди, заслуживающие доверия, видели, как несли этого ребенка с непокрытою головою [на место казни]. Так как в это время была метель и снег бил мальчика по лицу, то он несколько раз спрашивал плачущим голосом: “Куда вы несете меня?”… Но люди, несшие ребенка, не сделавшего никому вреда, успокаивали его словами, доколе не принесли его (как овечку на заклание) на то место, где стояла виселица, на которой и повесили несчастного мальчика, как вора, на толстой веревке, сплетенной из мочал. Так как ребенок был мал и легок, то этою веревкою по причине ее толщины нельзя было хорошенько затянуть узел и полуживого ребенка оставили умирать на виселице».
История «царевича» Дмитрия, когда-то казавшаяся канцлеру Яну Замойскому списанной из комедии Теренция или Плавта, завершалась, на взгляд других современников, сюжетом, достойным древнегреческой трагедии. Архиепископ Арсений Елассонский писал о «царице Марии», что она «и послужила причиною всех бед, как некогда Елена для великого города Трои». Элиас Геркман, говоря о казни сына Марины Мнишек «царевича» Ивана Дмитриевича и о ее судьбе в Московском государстве, вспомнил стихи Еврипида:
Во мне возбуждает тоску страдание матери,
но еще более во мне возбуждают тоску страдания
матерей гречанок, на несчастие которых он бы вырос [515].
Несчастьем было то, что Марина Мнишек оказалась не мифической героиней времен покорения Трои, а реальным историческим лицом. Русские источники называют ее главной причиной всего того зла, которое произошло в Русском государстве за годы Смуты. Но можно и по-другому взглянуть на нее – как на жертву обстоятельств. Своей трагичной судьбой она если и не отменила сделанных ею ошибок, то во всяком случае искупила их.
Эпилог
Марина Мнишек осталась в русской истории одной из тех героинь, чье имя через века обладает притягательностью тайны и неразгаданностью судьбы. Отсюда мифология, сопутствующая уже не имени, а понятию – «Маринка»; мифология, многократно усиленная драматическими и оперными версиями пушкинского «Бориса Годунова». Везде, где она побывала или даже где только могла побывать – в Москве, Ярославле, Пскове, Калуге, Коломне, Астрахани, – есть свои достопримечательности, свои «дома Марины Мнишек». Но к кому они имеют больше отношения – к судьбе ли несчастной иностранки, вовлеченной в вихрь жестокой русской Смуты, или к особенностям национального восприятия истории?
В глухую осеннюю пору, где-то в начале 1990-х годов, я приехал в Коломну ради того, чтобы разыскать и увидеть знаменитую «Маринкину башню». Завороженному легендами об этой башне, ставшей «тюрьмой» Марины Мнишек в Коломенском кремле, мне хотелось самому увидеть узкие бойницы, через которые когда-то могла в последний раз видеть белый свет «Маринка», жена Вора и мать «Воренка». Узнать, откуда она «выпорхнула» сорокой, пугая коломчан и весь русский свет своей несуразной, колдовской судьбой. Башню я разыскал по старой фотографии, помещенной в дореволюционном издании биографии Марины Мнишек. Величественный и загадочный силуэт ее остался не поколеблен временем. Но меня интересовало, что там, внутри… Сегодня трудно поверить, насколько легко и просто – при желании, конечно, – можно было тогда осматривать «достопримечательности», представлявшие сплошную «мерзость запустения». Я оказался на территории детских игр, среди разбросанных досок, кирпича и хлама, заполнявшего эту башню внутри. Встретив двух ребят, я разговорился с ними и захотел узнать, что они знают о Марине Мнишек. Ответ одного из мальчишек, побойчее, удивил меня причудливостью детского восприятия истории. Он, с той непередаваемой радостью, когда ученик точно знает ответ, вспомнил: «А, да, это была украинская царица». Так вместо легенды остался ответ этого юного современника новейшей истории России, по-своему связавшего с «Маринкиной башней» поляков и казаков, Московское царство и саму Марину Мнишек [516].
Ей не повезло не только в русской, но и в польской историографии. Достаточно вспомнить приведенные в книге основанные на солдатских байках обвинения историка середины XVII века Кобержицкого или упреки профессора Александра Гиршберга, обвинявшего дочь Мнишков в безмерной гордыне и честолюбии. Менее заметны на этом фоне попытки действительно разобраться, что же происходило с Мариной Мнишек «от Самбора до Астрахани». Уже говорилось о том, что отец Павел Пирлинг оказался едва ли не единственным, кто увидел в Марине живой человеческий характер, а не средоточие всех пороков. «Надо заметить, – размышлял он, – что история была столь же беспощадна к Марине, как и сама действительность. Как польские, так и русские писатели осыпали ее самыми тяжкими обвинениями. В глазах этих судей детище самборских бернардинцев оказывается существом без стыда и совести. Самый патриотизм Марины подвергается сомнению. Зато ей приписывается необузданное честолюбие, готовое на всевозможные жертвы во имя миража царской власти, предназначенной ее сыну…» Нет, отец Павел Пирлинг вовсе не пытается идеализировать ее: «Говоря по правде, действия Марины свидетельствуют скорее против нее, нежели в ее пользу. Так ясно мы представляем себе эту наездницу в мужском платье, со свитой из лихих казаков. Героиня больших дорог, она бешено скачет, собирая вокруг себя темных искателей приключений…» Но он задает главные вопросы, которые хотелось бы адресовать и читателям этой книги: «Но кто скажет, в какой мере Марина была свободна или, напротив, связана чужой волей в своих поступках? Являлась ли она жертвой собственных страстей или же ее просто подхватил и унес вихрь событий?» [517]
Вот в чем, наверное, ключ к пониманию судеб «царевича» Дмитрия и Марины Мнишек. Вместе они привнесли в русскую историю совсем другое, страстное, отношение к переживаниям вокруг выбора царских избранниц. Какими пресными на их фоне выглядят все семь знаменитых браков царя Ивана Грозного! Хотя, конечно, как и для многого другого в истории России Нового времени, путь был показан именно этим самодержцем. Вспомним: поведение Федора Писемского, отправленного послом к британской королеве в 1582-1583 годах в связи с предполагаемым сватовством царя к леди Мэри Гастингс, оставило такое же впечатление, как и раболепное по отношению к Марине Мнишек (даже имена невест созвучны!) поведение посла Афанасия Власьева два десятилетия спустя.
