Владимир Ленин (Ульянов) - Полное собрание сочинений. Том 31. Март-апрель 1917
Неудивительно также, что представители международного социалистического течения «центра» (Каутский и др.)» будучи за «единство» с социал-шовинистами вообще, соглашаются на конференцию, организуемую агентом Шейдемана Боргбьергом, или организуют сами (как Исполнительный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов) международную «социалистическую» конференцию вместе с Шейдеманами и Плехановыми. Неудивительно, что наши русские представители «центра» в лице «Рабочей Газеты» очень рассердились на нашу партию за ее отказ участвовать в конференции Боргбьерга.
Вчера вечером получена нами телеграмма от нашего стокгольмского корреспондента:
«Гаазе, Лонге участвуют в конференции. «Спартак» отказался».
Группой «Спартак» или группой «Интернационал» зовут в Германии ту группу, к которой принадлежит Карл Либкнехт. В последнее время немало шумели, особенно заинтересованные в спутывании карт, люди, что вот-де группа Либкнехта объединилась с каутскианцами в новой «Независимой социал-демократической партии Германии»{160}. На самом деле группа Либкнехта не полностью объединилась с каутскианцами, а сохранила организационную самостоятельность, войдя лишь во временный и условный блок против социал-шовинистов.
Вышеприведенная телеграмма еще и еще подтверждает это. Когда встало на очередь практическое дело, когда пришлось немедленно дать точный и ясный ответ, идти ли вместе с Шейдеманами и их агентами, – союз К. Либкнехта и его группы с Каутским и Ко сразу. распался.
Наша резолюция о Боргбьерге нас «изолирует», – опасались некоторые товарищи.
Нет, товарищи! Она изолирует нас от колеблющихся. Нет способа помочь колеблющимся, кроме того, чтобы перестать колебаться самим.
Правильность нашей резолюции против Боргбьерга подтверждена событиями замечательно полно и замечательно быстро. Каутскианцы немецкие (Гаазе) и французские (Лонге) продолжают еще колебаться, идя на совещания с социал-шовинистами, не решаясь окончательно отмежеваться от них.
Беря на себя почин такого окончательного размежевания, наша партия уже начала сплачивать элементы III Интернационала. Совпадение нашей тактики и тактики группы К. Либкнехта не случайность, а один из шагов на пути рождающегося III Интернационала.
«Правда» № 44, 12 мая (29 апреля) 1917 г.
Печатается по тексту газеты «Правда»
И. Г. Церетели и классовая борьба
Все газеты перепечатывают, полностью или в извлечении, речь И. Г. Церетели 27 апреля в торжественном заседании депутатов Государственной думы всех созывов.
Речь министерская, слов нет. Говорил министр без портфеля. Но мы думаем, что не грех все-таки, далее когда министры без портфеля говорят министерские речи, вспомнить о социализме, о марксизме, о классовой борьбе. Каждому свое: буржуазии приличествует избегать разговоров о классовой борьбе, анализа ее, изучения ее, обоснования политики с точки зрения этой борьбы. Буржуазии приличествует отстранять эти «неприятные», «бестактные», как говорят в гостиных, темы и воспевать «единство» «всех друзей свободы». Пролетарской партии приличествует не забывать о классовой борьбе.
Каждому свое.
Две основные политические мысли лежат в основе речи И. Г. Церетели: первая – будто можно и должно различать две «части» буржуазии. Одна часть «пошла на соглашение с демократией»; положение этой буржуазии «прочно». Другая – «безответственные круги буржуазии, провоцирующие гражданскую войну», иначе эту часть Церетели назвал так: «многие из числа так называемых умеренных цензовых элементов».
Вторая политическая мысль оратора: «попытка теперь же объявить (!!?) диктатуру пролетариата и крестьянства» была бы «отчаянной» попыткой, и он, Церетели, согласился бы на эту отчаянную попытку лишь в том случае, если бы хоть на минуту поверил, что идеи Шульгина суть «идеи всей цензовой буржуазии».
Разберем обе политические мысли И. Г. Церетели, занявшего, как министру без портфеля или кандидату в министры и подобает, позицию «центра»: ни реакции, ни революции! ни с Шульгиным, ни с сторонниками «отчаянных попыток».
Какие классовые различия указал Церетели между намеченными им двумя частями буржуазии? Ровно никаких. Церетели даже не подумал о том, что не грех обосновывать политику с точки зрения классовой борьбы. Обе «части» буржуазии – помещики и капиталисты по своей классовой основе. Чтобы Шульгин представлял не те классы или подгруппы классов, что Гучков (член Временного правительства и притом из важнейших…), об этом Церетели не проронил ни слова. Церетели выделил идеи Шульгина из идей «всей» цензовой буржуазии, но оснований не привел никаких. И не мог привести. «Идеи» Шульгина – за единовластие Временного правительства, против надзора за ним вооруженных солдат, против «пропаганды против Англии», против «натравливания» солдат на «офицерское сословие», против пропаганды «Петроградской стороны»{161} и т. д. – эти идеи читатель встречает ежедневно на страницах «Речи», в речах и манифестах министров с портфелями и пр.
Разница только в том, что Шульгин говорит «побойчее», а Временное правительство, как правительство, говорит поскромнее; Шульгин говорит басом, а Милюков фальцетом. Милюков за соглашение с Советом рабочих и солдатских депутатов, Шульгин – тоже не против соглашения. Шульгин и Милюков оба за «другие способы контроля» (не так, чтобы вооруженный солдат контролировал).
Церетели выбросил за борт все и всякие идеи о классовой борьбе! Ни классовых отличий между «двумя частями» буржуазии, ни сколько-нибудь серьезных политических он не указал и не подумал указать!
Под «демократией» в одной части своей речи Церетели разумел «пролетариат и революционное крестьянство». Возьмем это классовое определение. Буржуазия пошла на соглашение с этой демократией. Спрашивается, чем держится это соглашение? каким классовым интересом?
Ни звука об этом у Церетели! Он говорит только об «общей демократической платформе, которая оказалась в настоящую минуту приемлемой для всей страны», т. е., очевидно, для пролетариев и крестьян, ибо «страна», за вычетом «цензовиков», это и есть рабочие и крестьяне.
Исключает ли эта платформа, скажем, вопрос о земле? Нет. Платформа об этом умолчала. Исчезают ли классовые интересы и их рознь от умолчания о них в дипломатических документах, в актах «соглашения», в речах и заявлениях министров?
Церетели «забыл» поставить этот вопрос, забыл «мелочь»: забыл «только» классовые интересы и классовую борьбу…
