Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая
Барон лукавит, ибо каждый в Белой Армии знал, что лучшими подразделениями в ней являются именно добровольческие и «цветные» части, сведенные вместе у Май-Маевского. Они составляли главную ударную мощь, поэтому всякому было понятно: где «цветные», там и направление главного удара. Тем более, что Деникин здесь же в Царицыне распорядился отобрать у Врангеля 7-ю пехотную дивизию генерала Тимановского, 2-ю Терскую пластунскую бригаду (небоеспособную, сведенную в батальон 200 штыков), Осетинский конный полк (60 сабель) и пластунские Осетинский батальон (еще не сформированный), отобрал и все шесть танков. Сам Врангель утверждал, что у него отобрали 2-ю Терскую казачью дивизию полковника Остроухова, Осетинский конный полк генерал-майора Разгонова и пластунские Терский и Осетинский батальоны. Взамен барону были посланы пять горских и инородческих полков (по версии Врангеля, 2-я Кубанская пластунская отдельная бригада генерал-майора Геймана, 3300 штыков). Кто-то из генералов привирает или просто запамятовал.
Так что обвинять Деникина в отсутствии главного операционного направления по меньшей мере наивно, а укорять в нелюбви к Кавказской армии еще и глупо. И уж совсем подло со стороны Врангеля было бросать главкому совершенно абсурдный упрек в якобы «предательстве Колчака» из-за того, что Деникин не пустился вскачь за Волгу выручать цепляющегося за Уральские горы адмирала, а пошел прямо на столицу.
До поры до времени препирательства между Ставкой и Врангелем не выходили за рамки чисто деловых, хотя и жутко нервировали всех, в этом участвующих. Деникин писал: «Но если сношения с «Харьковом», «Новочеркасском» и «Пятигорском» имели характер обмена оперативными взглядами и не выходили из пределов дисциплины и подчиненности, иначе обстояло дело с «Царицыном». Не проходило дня, чтобы от генерала Врангеля Ставка или я не получали телеграмм нервных, требовательных, резких, временами оскорбительных, имевших целью доказать превосходство его стратегических и тактических планов, намеренное невнимание к его армии и вину нашу в задержках и неудачах его операций. Особенное нерасположение, почти чувство ненависти, он питал к генералу Романовскому и не скрывал этого.
Эта систематическая внутренняя борьба создавала тягостную атмосферу и антагонизмы. Настроение передавалось штабам, через них в армию и общество. В борьбу вовлекалось и английское представительство, как я узнал впоследствии. Интрига получала лишнюю благодарную тему, а политическая оппозиция — признанное орудие.
Эти взаимоотношения между начальником и подчиненным, невозможные, конечно, в армиях нормального происхождения и состава, находили благодатную почву вследствие утери преемства Верховной власти и военной традиции и имели прямое отражение на периферии».
Пока армия побеждала и уверенно продвигалась вперед, на это тоже можно было не обращать внимания, но потом это непонимание вылилось в открытое противостояние, изнутри подточившее всю Доброволию.
Однако гладко было на бумаге. План Деникина, предусматривавший наступление на Москву, ограничивая фланги Днепром и Волгой, с ходу начал трещать по швам. Уже на следующий день после опубликования директивы Врангель прыгнул за Волгу — 3-я Кубанская казачья дивизия генерал-майора Николая Бабиева заняла село Средне-Ахтубинское, рассчитывая где-нибудь соединиться с уральцами. До этого с февраля Деникин посылал им деньги, орудия, ружья, патроны, броневики, обмундирование. Обнаружили казаки 3-го Кубанской дивизии генерал-майора Петра Мамонова (заменил раненного в голову Бабиева) первые разъезды сильно отступивших уральцев генерал-лейтенанта Владимира Акутина лишь 19 июля в районе озера Эльтон.
Май-Маевского вместо Курска и Орла потянуло на запад — на Полтаву и Кременчуг. Сидорин вообще топтался под Балашовым и Камышиным, больше обозначая наступление, чем реально наступая. 3-й армейский корпус генерал-лейтенанта Николая Шиллинга вышиб григорьевцев из Херсона и Николаева. При поддержке остатков Черноморского флота и английского крейсера «Карадог» он занял Кинбурнскую косу и Очаков, укрепившись в низовьях Днепра. После чего устремился на Одессу, что, с одной стороны, удлиняло линию фронта уже до Днестра и румынской границы, с другой — оставляло в тылу опаснейшего Махно с его непонятно откуда набегавшей «1-й партизанской дивизией».
Деникин оправдывал это «распухание фронта» тем, что «мы занимали огромные пространства, потому что, только следуя на плечах противника, не давая ему опомниться, устроиться, мы имели шансы сломить сопротивление превосходящих нас численно его сил. Мы отторгали от советской власти плодороднейшие области, лишали ее хлеба, огромного количества военных припасов и неисчерпаемых источников пополнения армии. В подъеме, вызванном победами, в маневре и в инерции поступательного движения была наша сила. Истощенный многими мобилизациями Северный Кавказ уже не мог питать надлежаще армию, и только новые районы, новый прилив живой силы могли спасти ее организм от увядания».
Логика в этом, безусловно, была. Армия начинала поход на Москву, имея под ружьем на фронте чуть более 70 тысяч штыков и сабель (против 110–120 тысяч красных). Кубань перестала давать пополнение для далекого Царицына, почетный кубанский казак Врангель чуть ли не за грудки тряс войскового атамана генерала Александра Филимонова и походного атамана Генерального штаба генерал-майора Вячеслава Науменко (первопоходника). Они клялись-божились, что делают для мобилизации все возможное, но Кубань больше дать не могла.
Зато как раз в наступлении армии начали расти за счет пленных красноармейцев и мобилизованных красными и подготовленных в качестве запасников крестьян. Май-Маевский начал поход, имея в Добрармии 9600 штыков, через месяц под Харьковом имел уже 26 тысяч, к концу июля на рубеже Екатеринослав — Полтава — 40 тысяч. Вышедший из Крыма с 4 тысячами Шиллинг в Одессу входил уже с 16 тысячами. Врангель, по утверждению генерала Лукомского, требовал довольствия в июле на 80 тысяч бойцов, в августе — на но тысяч. Это при том, что лишь совсем недавно Кавказская армия вкупе с Донской совместно едва наскребали 40 тысяч. Или Врангель где-то открыл новый источник пополнений, или такова уж хитрая арифметика тыла.
Попутно барон скандалил с Сидориным за 1-й Донской отдельный корпус Генерального штаба генерал-майора Николая Алексеева. Врангель тянул его к себе под Камышин, Сидорин — к себе под Балашов (к 20 июля Донская армия насчитывала уже 45 тысяч штыков и сабель). При этом оба жаловались друг на друга Деникину, утверждая, что без этого корпуса выполнить своих задач не могут.
