Александр Майсурян - Другой Ленин
— А где же он, генерал?
— Да, должно, слез с лошади.
— А лошадь-то где?
— Лошадь-то… Да уж не померши ли.
— Должно, померши. Овса-то, говорят, совсем в Москве нет…»
Советская площадь надолго стала тем местом, где возвышался наиболее наглядный символ текущей эпохи. Место царского генерала заняла символическая женская фигура — Свобода! Она простояла здесь все 20-е и 30-е годы. В 40-е годы Свободу сняли. Затем, в 1954 году, на «освободившемся» месте появилась конная статуя князя Юрия Долгорукого, основателя Москвы. Тогда это выглядело шокирующе и почти скандально — памятник князю при советской власти! Да еще взамен Свободы… И тем не менее это очень точно отражало постепенную, тихую реставрацию традиционных ценностей, которая стала явной для всего мира в 90-е годы…
Ленин и сам принял участие в сносе одного из памятников. Мальков вспоминал первомайский субботник 1918 года в Кремле: «Вышел Владимир Ильич. Он был весел, шутил, смеялся. Когда я подошел, Ильич приветливо поздоровался со мной, поздравил с праздником, а потом внезапно шутливо погрозил пальцем.
— Хорошо, батенька, все хорошо, а вот это безобразие так и не убрали. Это уж нехорошо. — И указал на памятник, воздвигнутый на месте убийства великого князя Сергея Александровича». Ленин ехидно поинтересовался у Малькова:
— Очевидно, вам нравится, что перед зданием Советского — вы слышите? — Советского правительства торчит один из представителей дома Романовых?
Комендант стал оправдываться, что у него нет рабочих и он не знает, как быть.
— Ах, вы не знаете, что делать? Тащите-ка сюда веревки.
П. Мальков: «Я мигом сбегал в комендатуру и принес веревки. Владимир Ильич ловко сделал петлю и накинул на памятник…
— А ну, дружно! — задорно командовал Владимир Ильич.
Ленин, Свердлов, Аванесов, Смидович… впряглись в веревки, налегли, дернули, и памятник рухнул на булыжник.
— Долой его с глаз, на свалку! — продолжал командовать Владимир Ильич.
Десятки рук подхватили веревки, и памятник загремел по булыжнику к Тайницкому саду».
— На этом месте, — заявил Владимир Ильич, — революционный пролетариат должен воздвигнуть памятник смелому борцу Каляеву, который уничтожил одного из отвратительнейших представителей Романовых.
Ленина не смущало то, что террорист Иван Каляев, взорвавший бомбой великого князя, был эсером — то есть товарищем по партии Керенского и Фанни Каплан… Бюст Каляева и вправду был поставлен возле здания бывшей городской думы. Также в Москве появилась Каляевская улица (переименована в Долгоруковскую в 1990-е годы)…
Ленину особенно нравилось переосмыслять старые памятники, вкладывать в них новое значение. Писатель Герберт Уэллс, посещавший Москву в 1920 году, писал: «Церкви открыты; толпы молящихся усердно прикладываются к иконам… Особенной популярностью пользуется знаменитая часовня чудотворной Иверской Божьей матери возле Спасских ворот; многие крестьянки, не сумевшие пробраться внутрь, целуют ее каменные стены. Как раз напротив нее на стене дома выведен в рамке знаменитый ныне лозунг: «Религия — опиум для народа». Эта лепная надпись была сделана по предложению Ленина… На фронтоне бывшей Московской городской думы появилась другая надпись: «Революция — вихрь, отбрасывающий назад всех, ему сопротивляющихся!»…
В Кремле Владимир Ильич однажды спросил у Бонч-Бруевича:
— Где отлучали Толстого от церкви?..
— В Успенском соборе…
— Вот и хорошо, самое подходящее его убрать, — он показал на памятник Александру II, — а здесь поставить хорошую статую Льва Толстого, обращенную к Успенскому собору. Это будет как раз кстати.
«Эта идея Владимира Ильича не осуществилась еще до сего времени», — писал Бонч-Бруевич. (Не исполнилась она и позже.)
Особенное впечатление на общество произвело открытие памятника «Стеньке Разину с ватагой» на Красной площади. Открывал этот монумент сам Ленин 1 мая 1919 года, причем произнес речь с Лобного места.
Памятник разбойнику, атаману голытьбы! И как раз там, где он был некогда четвертован, — на Лобном месте. Место казни превращалось в место славы. Среди разинской ватаги была изображена и персидская княжна, согласно преданию, брошенная атаманом в Волгу. Журнал «Новый Сатирикон» на карикатуре противопоставлял памятники Разину и Карлу Марксу. Маленький Маркс скромно притулился в тени огромного, самоуверенно подбоченившегося колосса Разина. Маркс говорит: «Мы с Разиным, кажется, не похожи друг на друга, но как нас поразительно смешивает добрый русский народ…»
А по поводу намерения установить на советские деньги памятник Марксу на его могиле в Лондоне журнал ядовито отмечал: «В этом проекте много здравого смысла и истинной любви к покойному. А именно: так как Марксу, по милости большевиков, придется еще не один раз перевернуться в гробу, то во избежание этого и ставится на могилу русский памятник. Придавят — не перевернешься». Газета «Чертова перечница» летом 1918 года смеялась: «Поставлен памятник Карлу Марксу в Елабуге. Население приносит жертвы, мажет губы медом и поет около памятника подблюдные песни».
В апреле 1918 года Ленин подписал декрет, по которому подлежали сносу «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг». Однако, когда из Петрограда Владимира Ильича запросили, как следует поступать с многочисленными памятниками царям, он ответил неожиданно: «Все памятники должны оставаться на месте. Пускай будущее поколение видит тех, которые угнетали народ, в том изображении, какое им придала эпоха».
Благодаря этому распоряжению в городе на Неве не тронули даже памятник императору Николаю I, отправившему на казнь декабристов. Однако «оставаться на месте» отнюдь не означало «оставаться предметом почитания». И очень характерно в этом смысле революция обошлась со знаменитым конным памятником Александру III в Петрограде на Знаменской площади. По решению Петросовета в 1922 году на нем высекли стихи Демьяна Бедного, озаглавленные «Пугало». Четверостишие было написано как бы от имени покойного царя:
Мой сын и мой отец при жизни казнены.
А я пожал удел посмертного бесславья:
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.
Ленин одобрил и приветствовал эту надпись. Хотя о Демьяне Бедном он высказывался по-разному: с одной стороны, ценил его, называя «тараном нашей революции». Но порой отзывался о его стихах без особенного восторга: «Грубоват. Идет за читателем, а надо быть немножко впереди»; «Вульгарен, ах, как вульгарен; и не может без порнографии».
