Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира
– Не послушал меня, не вступил в партию, и теперь приходится расставаться.
Прощаясь, он торжественно достал из нагрудного кармана и вручил мне свою рекомендацию в партию, заверенную политуправлением военного округа:
– Держи, друг, и знай, что я верю в тебя, как в самого себя. Если решишь вступить в партию в Вологде, пусть моя рекомендация будет первой.
И мы расстались навсегда. Все мои попытки последних лет разыскать его след так и не увенчались успехом. А как бы хотелось, пусть через много лет, развеять его недоумения.
На завоеванной земле
В конце 1944 года, когда наши армии готовились к окончательному разгрому гитлеровской Германии, в Вологде формировались штаты военно-продовольственных пунктов для войск, уже переступивших государственную границу, то есть для работы на Западе. Военнослужащими был представлен только караульный взвод и командный состав, остальные штаты – повара, официантки, кладовщики – заполнялись вольнонаемными, то есть гражданскими лицами. Старшина административной службы Ефимов Н. И. стал кладовщиком продсклада…
Новый, 1945 год мы встретили в теплушках длинного поезда, тащившего наши формирования через Москву, разоренный Смоленск, разрушенный Минск, Вильнюс, Гродно, Белосток, Остроленко и далее уже через немецкие города, вплоть до Алленштейна. В древнем Вильно мы оказались в первых числах февраля и простояли в нем почти месяц на запасных путях. Казалось, про нас забыли, никаких дел у нас не было, и мы знакомились с этим замечательным городом, его историческими памятниками и улочками, ходили в кино и всё недоумевали, когда же определится наше будущее. 19 февраля в город привезли гроб с телом умершего от ран командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армии Черняховского. На похороны прибыло много высших и старших военачальников. Был многолюдный митинг. Черняховского похоронили на главной площади города, который был отбит его войсками у оккупантов. На этом месте ныне ему поставлен памятник.
Наши армии в те дни пробивались все дальше и дальше на запад и северо-запад. Войска 3-го Белорусского фронта, к которому мы принадлежали, рвались через «польский коридор» к Данцигу, стремясь отрезать пути фашистским войскам, отступавшим по Прибалтике. Наконец, когда вся южная и средняя часть Восточной Пруссии была очищена прорывом на Кенигсберг и бои переместились к северу и западу, мы двинулись к месту назначения.
Алленштейн, куда мы прибыли по горячим следам наших войск, был вторым по величине городом Восточной Пруссии.
Впереди шли бои, а здесь, уже в тылу, мы развертывали военно-продовольственный пункт, чтобы снабжать продуктами проходивших по этим магистралям отпускников, госпитальников, воинские подразделения, а впоследствии и репатриированных. Главная военная комендатура отвела для продпункта привокзальную гостиницу со всем ее хозяйством. В этой гостинице всего лишь несколько дней назад находились постояльцы. Все свидетельствовало о поспешном бегстве, неимоверной панике и страхе перед стремительным прорывом 3-го гвардейского корпуса генерала Н. С. Осликовского… Повсюду валялись носильные и домашние вещи и предметы: мужские, женские, детские… На столах остались недоеденные обеды, а на обширных плитах кухни – застывшие, уже покрытые плесенью готовые блюда.
Во всем этом хаосе надо было разобраться, а поскольку своими силами убрать все помещения от хлама и мусора мы не могли, начальник пункта капитан Лозинский поехал в главную комендатуру за помощью. Под вечер он вернулся.
– Завтра будет рабсила!- весело сообщил этот бывший кубанский казак, посверкивая глазами из-под густых бровей.- Комендант распорядился прислать сюда целую команду…
– Каких-нибудь доходяг-инвалидов?- заметил старшина хозяйственного взвода.
– В юбках, и целую сотню!
– Держись, братва, носительницы великой немецкой расы прибудут,- сказал черноусый шеф-повар Сергеев.
– Фрау и фрекены? О, це гарно!- обрадованно сказал просто повар Миша Гребенюк и со значением покосился в сторону табунка наших девушек единственным правым глазом. Левый, по цвету почти неотличимый от правого, был искусно подобран вологодскими окулистами вскоре после его выхода из госпиталя.
За долгую дорогу Миша ухитрился отрастить модные усики и сейчас победно пощипывал их.
– Подумашь, герой-красавчик!- фыркнула одна из девчат.
Тут вмешался Лозинский:
– Чтоб никакого фрекенства не было! Понятно вам?
– А что же тут запретного?- вмешался пожилой и рассудительный хлеборез Артамонов с двумя нашивками о ранениях на левой стороне гимнастерки.- Вреда для человечества не будет, если помешать арийскую кровь с русской. Для грядущих поколений даже будет полезно…
Наши девчата засмущались и разошлись, а Лозинский сказал:
– Митинг на эту тему закрываю. А ты, Гребенюк, и другие тому подобные,- покосился он на мужчин,- об ухаживании за немками и всяких там смешениях забудьте! Чтоб и разговоров об этом я больше не слыхал. Ясно? Все! Давайте по местам…
…Рано утром к гостинице колонной по четыре в ряд подошла большая группа немецких женщин разных возрастов и по-разному одетых, но все в передниках. Старшина галантно пригласил всех в просторный вестибюль:
«Битте!» – и поставил задачу перед ними, распределив по этажам. Как он с ними объяснялся, один бог ведает… Мы же, складские работники, принялись за переоборудование примыкающих к гостинице дворовых построек, отведенных нам под склады. Из комендатуры нам передали, чтобы продпункт завез себе из пригородного элеватора рис. Вскоре тяжелые мешки прибыли к складу. Сидевший за рулем грузовика механик Богаевский рассказывал:
– Элеватор – до неба! А риса в нем – за месяц не перевозить!
– Заливал бы меньше, Вася! Откуда взяться рису в голодной Германии?
– Черт его знает откуда, а только рис – японский, хрустит в руках, как крахмал, и синевой отливает.
Шоферы с других машин подтвердили сообщение Богаевского.
Рис из элеватора поступал к нам без меры. По книгам мы его оприходовали тонн тридцать, как нам было велено, и столько же навалили его в три свободных номера в первом этаже гостиницы, но без учета…
Потом откуда-то навезли тонны две голландского сыра в головках и несколько мешков разных круп. Товарищи из хозяйственного взвода собрали по окрестным полям и лесам отощавших коров, телят и других копытных, и у продпункта появилось собственное стадо скота голов на пятьдесят. По весне они нагулялись и откормились, и теперь у нас не было заботы о мясе. Во дворе кроме легковой и двух грузовых немецких машин появились два сильных битюга, которых мы запрягали в телеги и разъезжали по хуторам за картошкой, хорошо сохранившейся в неглубоких ямах.
