Пётр Фурса - Мачты и трюмы Российского флота
Корабль стоял в заданной точке, известной всем морякам ВМФ, посетившим Индийский океан. Ш – 12°29′ Д – 44°41′. Вечерний хариф ласково обдувал голые тела моряков, собравшихся на баке для просмотра художественного кинофильма. В первом ряду, в центре, сидел адмирал. Перед ним на волнорезе занял свое место беспардонный, не соблюдающий субординации Чоп. Фильм был выбран “собачий”: “Ко мне, Мухтар!”, и моряки заранее предвкушали потеху от концерта, который будет представлен лохматым бродягой Чопом – ведь на экране на протяжении всей картины будут кипеть собачьи страсти. Но ...
По пути на бак я был остановлен экспедитором ДС, который вручил мне телеграмму, пришедшую со знакомого нам СКРа, стоящего в данный момент на рейде острова Сокотра. Телеграмма гласила :
“Командиру корабля произведена операция апендэктомия. Аппендицит не найден. Подпись: капитан медицинской службы Бураков "
С точки зрения медицинского смысла данной информации все было в ажуре. “Проведена апендэктомия, т.е. аппендикс удален. “Аппендицит, т.е. воспаление, не найден”. Бывает. Не столь уж редкое явление во врачебной практике, когда удаляются отростки, хотя и без признаков воспаления, но дающие типичную для острого аппендицита клиническую картину. С точки же зрения военспеца с красными погонами, обязанного взять “поправку на дурака”, смысл телеграммы был другой : во время операции врач не смог найти в брюшной полости сам аппендикс, т.е. отросток. Я доложил полученную информацию вместе с “поправкой” адмиралу.
– Идите в пост, вызывайте на связь начмеда СКР и уточните обстановку, – приказал адмирал.
Из переговоров с коллегой стало известно, что в течение четырех часов все попытки оперирующего найти отросток у оперируемого к успеху не привели. Больной зашит (что категорически запрещает хирургия) и ждет путешествия в рай. Начмед ждет выговора, снятия с должности, движения по этапу и помощи Иванова. Адмиралу было доложено следующее: огромные технические трудности, встретившиеся при проведении оперативного вмешательства, не позволили врачу СКР в одиночку справиться с операцией. Требуется хирургическая бригада с анестезиологом. Вывод: надо идти на помощь.
Не успел Чоп тявкнуть на Мухтара, как звон колоколов громкого боя сорвал моряков с мест и бросил их на боевые посты.
“Боевая тревога. Корабль экстренно к бою и походу приготовить!” На СКР дана команда сняться с якоря и максимальным ходом идти навстречу крейсеру. Полторы тысячи человек со скоростью 56 узлов устремились навстречу друг другу, рискуя сломать собственные хребты ради спасения одного своего собрата.
Не успел я рассказать анекдот собравшимся в медотсеке по боевой тревоге коллегам, как броневая дверь с лязгом отворилась и взору собравшихся предстал очередной страдалец-моряк. Обследование показало, что и он нуждается в неотложной операции. Диагноз : ущемленная косая паховая грыжа. Заматерившись в душе и приказав срочно готовить операционную, я отправился на доклад к адмиралу. Выслушав доктора, мудрый змей Каа изрек:
– Могу только посочувствовать вам, профессор. Могу также предложить вам граммов сто для храбрости. Налить?
И вопросительно посмотрел на застывшего по стойке “смирно” офицера.
– Так точно, налить! — Никогда еще меня не угощал адмирал.
Молча вышестоящий начальник вынул из холодильника красивую бутылку, молча поставил на стол стакан, молча положил рядом бутерброд и молча налил стакан доверху. Я молча выпил и снова стал по стойке “смирно”.
– Закуси давай, док!
– После первой не закусываю, товарищ адмирал.
– Х-м... Иди, профессор, работай.
– Есть.
Первая операция была закончена в два часа ночи. И успешно.
Но предстояла вторая, изрядно беспокоившая меня. В отличие от адмирала я не считал себя профессором, хотя медицинский червь самолюбия с бесшабашностью молодости в возрасте двадцати семи лет шептал о том, что “все будет о’кей”. В каюте я уснул. Утро вечера, как известно, мудренее.
XXXРазбудил меня рассыльный вахтенного офицера. Было десять часов утра. СКР швартовался своим правым бортом к левому борту крейсера. На левом крыле ходового мостика стоял командир и в “матюгальник” отдавал команды швартовой команде. Распоряжения командира дублировал главный боцман Григорьич, украшая их “боцманским художественным свистом”. То же самое происходило и на СКРе, только с правого борта. Всеобщий кавардак, как определил бы чиновник финансового управления, складывался в стройную песню морского взаимопонимания, заставлявшую одну стальную громадину нежно коснуться своим бортом борта другой, великое искусство судовождения. С крейсера на СКР перекинут трап. И едва проснувшись, я перешел на борт младшего собрата, где ждал сотрясаемый нервами неудачник-коллега и измученный коллегой разрезанный и зашитый командир.
Больной лежал в корабельном лазарете. На мое приветствие он разразился истерически эмоциональной речью.
– А...а Пришел!? Все вы сволочи и козлы! Клистиры!
Эмоции нужно было сбить сразу же, т.к. они здорово мешают при обследовании и установлении истины.
– Слушай ты, зелень подкильная! Твоя истерика вчера помешала сделать доктору свое дело! Но я тебе не подчинен! Ты мне не начальник. Еще раз заорешь – на столе зарежу! Я пришел спасти тебя, а не слушать твой мат.
Не по уставу, невежливо. Ай-яй-яй!
Больной тихо сложил руки на груди. Бураков рыбкой шмыгнул из лазарета принимать валидол и пить валерьянку. Страдальца доставили в операционную крейсера. Тихого и скромно дышащего.
Через пятьдесят минут операция была закончена. Подлый отросток прятался забрюшинно. (Да простят мне бухгалтеры и сотрудники НИИ МО эти специфические термины!) В очередной раз я отправился к адмиралу с докладом о сделанном. Умудренный опытом комэск с тревогой в голосе спросил:
– Что так быстро, лейтенант? Неоперабельное что-нибудь нашел?
– Никак нет, товарищ адмирал. Операция закончена. Обычный флегмонозный аппендицит. Сложный случай.
Облегченно вздохнув, адмирал произнес:
– Молодец, профессор! Так и быть, разрешаю тебе сегодня съесть мой адмиральский бутерброд.
И собственноручно “привел военмора в нетрезвое состояние”.
Назавтра в 9.00 прооперированный Судаков лежал в корабельном лазарете, а крейсер входил на внутренний рейд порта Аден, предводительствуемый лоцманским буксиром. Оркестр под управлением Михайлова наяривал советские и русские марши. Экипаж (белый верх, черный низ), построенный вдоль правого борта, потел, изображая торжественность момента. Найчик выражал своей скороговоркой все, что он думал, думает и будет думать обо всех остолопах, с кем ему приходилось и приходится служить в настоящее время. С берега тянуло специфическими запахами развивающейся страны. На берегу по склону серого вулкана громоздились дома и домики непривычной русскому глазу архитектуры. Жидкая растительность, проносящиеся по набережной изношенные машины, снующие в порту ржавые буксиры и несколько военных кораблей справа по борту – вот и весь пейзаж, все впечатления. В городе такие же крикливые, как и в Порт-Луи, торговцы, предлагающие покупателем, отягощенным долларами, ручки и соски, тот же зной, духота и те же африканские лужи. Те же советские и иностранные гости, экскурсии “по маршрутам обхода”, те же вечерние разговоры в каютах. Заметно, что острота восприятия окружающей действительности снижена. Дипломатический церемониал и протокол, взваленный на плечи простых крестьянских парней необходимостью поддержания интернациональной дружбы. Будь она неладна.
