Ольга Елисеева - Молодая Екатерина
28 апреля Кейт писал о Екатерине: «Говорят, что четыре дня назад (24 апреля по новому стилю. — О.Е.) виделась она с императрицей, и после горячих упреков с одной стороны и умаливаний — с другой Ее Императорское высочество пала на колени перед императрицей и сказала, что, поелику имеет она несчастье, несмотря на свою невинность, навлечь на себя опалу и вместе с оной самые оскорбительные унижения, каковые вкупе с семейными ее неурядицами, делают жизнь ее слишком уж тяжелой, ей остается только просить Ее Величество явить милость и отпустить ее на весь остаток дней обратно к матери…
Говорят, будто императрица была весьма тронута таковым рассуждением и уже говорила с великой княгиней намного ласковее… Ее Императорское Высочество стала жаловаться на жестокость великого князя, при сем присутствовавшего, коему императрица сделала знак попридержать язык и сказала, что намерена поговорить с нею наедине в самое ближайшее время… а сердце у нее мягкое и доброе. Есть надежда, что сия аудиенция приведет к примирению, и все того искренне желают, ибо у великой княгини множество друзей среди наипервейших особ двора».
Обещанного второго свидания Екатерина ждала полтора месяца. Ей стало известно через третьи руки, что императрица сказала приближенным: «Это очень умная женщина, но мой племянник дурак». Была ли то похвала? Скорее предупреждение, ведь умных остерегаются.
Екатерина по-прежнему редко покидала свои покои. Заперлась и читала первые тома Энциклопедии. Чего ждала Елизавета? Если новых сведения от следователей, то тщетно. К концу мая положение царевны стало помаленьку выправляться. Кейт доносил: «Уже на протяжении некоторого времени великая княгиня удалилась от света, но теперь императрица желает, дабы вновь она там появилась, и притом заверила ее, что отныне все между ними будет хорошо»[623].
23 мая Екатерине внезапно разрешили навестить детей. Внешне это было знаком благоволения, что и позволило придворным сделать вывод: гроза миновалась. Однако на деле милость императрицы оказалась только предлогом для того, чтобы невестка могла незаметно войти из комнат малышей в смежные покои Елизаветы. «Я застала ее совсем одну, и на этот раз в комнате не было ширм, — вспоминала Екатерина, — следовательно, и она, и я — мы могли говорить на свободе».
Елизавета снова повторила вопрос о письмах Апраксину. Действительно ли их было только три? Видимо, возможность сговора малого двора с крупными сановниками продолжала мучить ее. «Я требую, чтоб вы сказали мне правду», — добивалась императрица. «Я ей поклялась в этом с величайшей искренностью… Затем она стала у меня расспрашивать подробности об образе жизни великого князя…»[624] На этом «Записки» Екатерины обрываются.
Много ли утаила наша героиня о последнем разговоре с Елизаветой? Во всяком случае, он и правда прошел без свидетелей. Возможно, был затронут вопрос о Павле. По уверениям Уильямса, ему стало известно, будто во время первого свидания Александр Шувалов намекнул императрице на обстоятельства рождения мальчика. В ответ на дерзкую речь Елизавета якобы воскликнула: «Придержи язык, негодяй! Я знаю, о чем ты говоришь, ты хочешь наврать, будто он незаконнорожденный, но если и так, то он не первый у нас в семье»[625]. Кого имела в виду государыня, трудно сказать. Во всяком случае, не саму себя — рожденную до брака родителей, — ведь она, хоть и считалась бастардом, все же была плоть от плоти Петра Великого.
Но судьба внука должна была ее живо беспокоить. К какой-то неведомой для нас договоренности они с Екатериной пришли, потому что уже к 30 мая их отношения выглядели для сторонних наблюдателей безоблачными. «В воскресенье вечером императрица впервые со дня моего приезда появилась на куртаге. Она довольно долго задержалась возле великой княгини у карточного стола и много с нею разговаривала с тоном веселости и сердечности»[626], — доносил Кейт.
«Спал ли я с его женой?»
Даже великому князю пришлось внешне склониться перед волей тетки. Оказалось, что, кроме него, никто не хочет высылки Екатерины. На другой день после первого разговора, 14 апреля, царевну посетил вице-канцлер Воронцов и передал от имени Елизаветы, что та крайне опечалена желанием невестки уехать, да и «все честные люди» тоже. Екатерина писала, что Михаил Илларионович «был лицемером, каких свет не производил», поэтому она не поверила ни единому слову. Ведь в тяжкие дни между первой и второй беседой, когда великая княгиня фактически сама держала себя под домашним арестом, племянница вице-канцлера уже «приходила в покои» Петра Федоровича и «разыгрывала там хозяйку». Но визит дяди фаворитки ясно показал нашей героине, что настроение императрицы изменилось в ее пользу. Враги поджали хвосты.
После того как опасность миновала, очнулся от болезни Понятовский. «Уже вскоре доступ к ней (Екатерине. — О.Е.) стал для меня таким же легким, каким был все последнее время, — рассуждал дипломат, — а наметившееся сближение между нею и императрицей позволяло нам надеяться, что Елизавета одобряет нашу связь»[627].
Однако положение оставалось шатким. Из следственного дела канцлера видно, что фамилия польского дипломата фигурировала в вопросных пунктах весьма часто. Его справедливо считали посредником между Бестужевым и малым двором, вернее Екатериной. А также были уверены, будто он собирает сведения для англичан.
30 октября 1757 г. король Август III направил своему посланнику отзывную грамоту. В личном письме он постарался смягчить удар: «У меня есть все основания быть довольным исполнением Вашим своих обязанностей… Однако же король Франции, заподозрив Вас в особой Вашей склонности к Англии и тайных сношениях в пользу сей державы… обратился ко мне с настоятельной просьбой… незамедлительно отозвать Вас…При нынешних конъюнктурах мне было невозможно отказать ему в сей услуге»[628]. Слова, прекрасно показывающие истинное положение Польши в альянсе.
В новых обстоятельствах положение Понятовского стало весьма щекотливым. Если бы следователи добились от Бестужева правды, Станислав мог подвергнуться аресту и даже ссылке. «Я стал подумывать о том, что мне стоит, пожалуй, уехать на некоторое время из России… чтобы возвратиться при более благоприятных обстоятельствах»[629], — признавался он.
Угроза скорой разлуки заставила дипломата чаще посещать возлюбленную и почти забыть об осторожности. Он жил тогда в Петергофе, а малый двор в Ораниенбауме, так что дорога казалась короткой. Но белые ночи обманчивы. Однажды, 6 июля, Понятовский отправился к великой княгине, предварительно не предупредив ее.
