Сюзанн Варга - Лопе де Вега
Можно составить представление о том, сколь яростной бывала в те времена полемика, но она не производила особого впечатления на современников, тогда литературные споры всегда превращались в отчаянные личные ссоры литераторов.
Лопе и Гонгора: битва титановГонгора, всем своим творчеством внушавший к себе почтение и заставлявший признавать, что занимает законное место на поэтическом олимпе, давно объявил себя соперником Лопе де Вега. Их столкновения продолжались вплоть до самой смерти Гонгоры в 1627 году, и хотя внешне характер носили утонченный и изысканный, все же присутствовал в них и элемент некоторой жестокости. Не становясь только на сторону Лопе — почтение к Истории обязывает, — все же надо признать неоспоримый факт: как свидетельствуют документы, зачинщиком всех многочисленных нападок и ссор всегда был или Гонгора, или кто-либо из его учеников, действовавший по его наущению. Лопе, по природе своей человек благородный, скорее готовый соблазнять и очаровывать, чем проявлять агрессивность, никогда не нападал первым. Когда же он давал отпор, то, разумеется, делал это с успехом и с большим пылом, но только после того, как исчерпывал все способы и средства к примирению. Вот почему некоторые усмотрели в его поведении признаки слабости, но он прежде всего был художником, а не полемистом или расчетливым теоретиком. Точно так же, как в своем творчестве он хотел объять весь мир, так и в жизни, как говорили про него, он готов был всем открыть свои объятия. Именно так он пытался поступить и с тем, кто до самой своей смерти не прекращал нападать на него, но все попытки оказались безуспешны. «Я, естественно, люблю тех, кто любит меня, — говорил Лопе, — и не умею ненавидеть тех, кто ненавидят меня». Между Гонгорой и Лопе шла настоящая война, которой Лопе всегда хотел избежать. Уточним, что все это осталось достоянием узкого круга членов особых сообществ и не отразилось на всеобщей литературной жизни.
Они познакомились в Саламанке, где оба учились в университете. Лопе тотчас же проникся уважением к тому, кто впоследствии станет «великим кордовским поэтом», но желчный и скрытный Гонгора, чей характер столь верно угадал Веласкес в написанном с него портрете, остался нечувствителен к той предупредительной вежливости и учтивости, что проявлял Лопе и в Саламанке, и позднее в Андалусии и Мадриде. Гонгора, добившийся путем интриг сана каноника и ставший членом капитула кафедрального собора Кордовы, не выказывал по отношению к Лопе ни малейших признаков симпатии и даже не высказал ему своего уважения как поэту. Напротив, при первой же возможности он выказал Лопе свою неприязнь. Случилось это в 1598 году, когда Лопе, уже в ореоле славы, опубликовал «Аркадию», вписав таким образом свое имя в длинный ряд авторов пасторальных романов. Реакция Гонгоры была безжалостной, ведь Лопе осмелился перешагнуть границы творческого пространства, на которое распространялись законы драматургии. В данном случае, правда, Гонгора направил свое красноречие и свой талант полемиста не против содержания этого впечатляющего романа, а приберег исключительно для того, чтобы обрушить их на титульный лист, на котором Лопе поместил герб рода дель Карпьо с изображением рыцарского замка с девятнадцатью башнями. Жестокость нападок, учитывая силу слов сонета, сочиненного Гонгорой, который мы цитировали ранее, застала Лопе врасплох и оставила в его душе неизгладимый след. Отныне он никогда не публиковал ни одно свое произведение, не снабдив его защитой. Так, в 1604 году вышел в свет роман «Странник в своем отечестве», защищенный «тройным щитом», призванным отражать удары, которые должны были, по убеждению Лопе, на него обрушиться. Он создал обширную коллекцию иллюстраций, в которой противопоставил себя, простого и мирного «странника от литературы», аллегорической фигуре Зависти — злобному воплощению всех его завистливых собратьев. Гонгора нисколько не был смущен и только удвоил свои нападки, одно перечисление которых составило бы целый том. В 1621 году вышла из печати поэма Лопе де Вега «Филомена», и Гонгора сделал ее мишенью для своих беспощадных и оскорбительных замечаний. На странице, где было помещено стихотворение «Андромеда», он написал: «Ты говоришь для себя, Лопе, ты — всего лишь идиот, не владеющий искусством выносить суждение». Национальная библиотека в Мадриде хранит в своих фондах экземпляр этой поэмы с заметками, написанными рукой Гонгоры. Удары наносились им по любому поводу, но излюбленной его мишенью была частная жизнь Лопе. Вспомним насмешки Гонгоры по поводу женитьбы Лопе на донье Хуане де Гуардо, которую, по мнению Гонгоры, позорила профессия ее отца, а соответственно, ремесло тестя позорило и самого Лопе. Что он только не делал двадцать лет спустя, когда узнал то, что знали все в Мадриде, а именно о близких отношениях Лопе, ставшего священником, с Мартой де Неварес. Он будет бросать Лопе вызов в многочисленных сонетах, чьи замысловатые намеки долгое время оставались загадкой для исследователей прошлого века. «Ты, Волк, — напишет Гонгора, — неужто ты стал шкурой этой куницы?» Не будем заблуждаться, не оскорбленная добродетель говорила в Гонгоре, ибо никогда он так не изводил своими нападками Лопе, как в тот период, когда тот вел идеальную супружескую жизнь рядом с доньей Хуаной и их сыном Карлильосом, предавался деяниям милосердия и увлекался мистикой. Узнав, что Лопе стал членом Третьего ордена монашеского братства святого Франциска, он атаковал его самым неприличным образом, связав его имя с отвратительным «делом о падении нравов», вокруг которого в то время разразился скандал в Мадриде: однажды были застигнуты на месте преступления и уличены в содомском грехе два члена этого достойного братства, и инквизиция готовилась судить их. Гонгора сочинил гнусный сонет, в котором Лопе восседал на троне между двумя этими несчастными, коих он никогда бы не пытался осуждать и карать.
Верный своему характеру и поглощенный многочисленными заботами, Лопе довольствовался тем, что избрал стратегию защиты, которой не изменял, но в которой совершенствовался, ибо она оказалась необходимой. Гонгора со свойственными ему вероломством и прозорливостью не прекращал руководить различными заговорами, направленными против Лопе. Ему удалось создать вокруг себя нечто вроде «двора», то есть сообщества фанатичных сторонников, куда вошли самые язвительные и ядовитые соперники Лопе, в большинстве своем бесплодные педанты и бумагомаратели. Гонгора возбудил в них интерес к очень своеобразной поэтике, которая, совершенно очевидно, была гораздо выше их понимания. Сам Гонгора основы этой поэтики нашел в произведениях одного ученого поэта-андалусца, умершего в двадцатисемилетнем возрасте, когда он еще был абсолютно неизвестен. Звали его Луис Карильо де Сотомайор. Именно творчество этого поэта вдохновило Гонгору на создание великолепной поэмы «Басня о Полифеме и Галатее». С той поры он старался сделать эстетику Сотомайора нормой, придать ей официальный статус, а потому воспользовался удобным случаем — большим поэтическим праздником в Толедо, устроенным в честь открытия часовни Нуэстра-Сеньора-дель-Саграрио в кафедральном соборе. Эта церемония, как того требовал обычай, сопровождалась прославлением Богоматери множеством поэтов, среди коих, окруженный своими «придворными», блистал Гонгора, так как он предварительно исключил из состава участников праздника всех толедских поэтов, друзей Лопе, в том числе и лучших, таких как Томас Тамайо де Варгас, пользовавшийся большим уважением в городе. Гонгора обеспечил не просто успех, а триумф тому течению или направлению, которое с того момента начали называть культеранизмом или культизмом, так как произведение, с коим выступил тогда Гонгора, именовалось «О почтении, высказанном Пресвятой Девой Святому Ильдефонсу» и было связано с культом Девы Марии. Для Гонгоры было очень важно довести до крайности концепцию восприятия поэзии, выдвинутую за сто лет до него гуманистом, эрудитом и поэтом Эррерой, проповедовавшим идею высокой, возвышенной поэзии. «Никто, — писал Эррера, — не может быть достоин звания благородного поэта, если написанное им доступно пониманию всех». Гонгора, идя по его стопам, ратовал за элитарную поэзию, поэзию для избранных, практически недоступную для понимания по крайней мере тех, кто не пожелает приложить усилия, чтобы расшифровать ее загадки, он заявлял довольно резко: «Не следует давать жемчуг свиньям» (что вполне соответствует русской пословице «метать бисер перед свиньями». — Ю. Р.). В произведении Гонгоры переплелось редкое, невероятное, странное и возвышенное, благодаря чему оно превратилось в нечто «загадочное», как определил Дамасо Алонсо, «где искусственное возведет себя в сущность, а мечта превратится в жизнь». Поиски утонченнейшего стиля, предназначенного путем применения чрезвычайно экспрессивных выражений породить лапидарнейшие формулировки, были направлены на то, чтобы при помощи этого вновь обретенного стиля покорить мир.
