Николай Молчанов - Жан Жорес
Поразительно, что и в этом отношении, как и во многих других, идеи Жореса и конце концов оказались воплощенными в жизнь. Военная организация движения Сопротивления во Франции в годы второй мировой войны реализовала многие указания Жореса. 30 июля 1944 года, незадолго до освобождения Франции от гитлеровцев, в Алжире состоялось торжественное заседание социалистов, коммунистов и других патриотов. И они вспоминали «Новую армию» Жана Жореса…
После конгресса в Штутгарте Жорес ведет непрерывную борьбу за мир. Он не ограничивается деятельностью внутри своей партий, в парламенте, на страницах своей газеты. Если у него выдаются свободные день-два, он едет выступать. Тулуза, Бордо, Лилль, Реймс, Рубэ, Марсель; трудно найти город, в котором бы не раздавался тогда голос Жореса в защиту мира. Жореса не пугает враждебность, предубежденность аудитории; напротив, это возбуждает его страсть оратора и проповедника мира. Франсуа Мориак, крупнейший французский писатель, вспоминал: «Мне было 18 или 19 лет, когда я увидел и услышал Жореса в Бордо. Я был враждебно настроен по отношению к нему. Конечно, не потому, что он был социалистом… но потому, что, будучи католиком, не мог простить ему антиклерикальные реформы Комба… Я убедился в этот день в том, что часто слышал от поклонников Жореса; его красноречие нуждалось в поводе, чтобы разгореться. Он говорил о марокканских делах и сначала показался мне каким-то заурядным. Но один из преподавателей моего факультета, человек очень самонадеянный и педант, начал возражать ему. Тогда этот великан пробудился: его ответ был не громовым, но уничтожающим. Он взял в свои огромные лапы моего слабого наставника и превратил его в кашу на глазах его скандализованных и очарованных учеников».
Со стороны жизнь Жореса казалась беспорядочно хаотичной, внешне он как будто даже не способен был придать ей размеренность; он выглядел человеком не от мира сего. Постоянные пассажиры на линии омнибусов Пасси — Биржа — это его обычный путь от дома к редакции «Юманите» — могли часто наблюдать одну и ту же сцену: Жорес каждый раз растерянно рылся в своих карманах и не находил ни гроша, чтобы заплатить кондуктору.
— Ничего, господин Жорес. Я зайду к вам в «Юманите», и вы мне заплатите. — И кондуктор, смеясь, говорил потом пассажирам: — Каждый раз я хожу в «Юманите», и он дает мне по сто су.
Часто он выходил из дому, не имея ни франка в кармане. Мадам Жорес добросовестно очищала по утрам его карманы. Как-то после затянувшегося заседания палаты Жорес вышел вместе с социалистом Шарлем Рапопортом.
— Может, зайдем закусить? — предложил он.
— Зайдем в любое кафе, — отвечал Жорес. Первым попавшимся кафе оказался один из самых дорогих ресторанов Парижа, это был знаменитый «Максим», находившийся с другой стороны площади Конкорд. Все шло хорошо, пока не подали счет: целый луидор!
Жан обнаружил у себя три франка, Рапопорт — полтора. И вот великий оратор, не смущавшийся ни перед самим Клемансо, ни перед многотысячными толпами слушателей, растерялся под уничтожающим взглядом обыкновенного официанта. Он предложил в залог своей честности часы, конечно, не только не золотые, но даже и не серебряные. Гарсон, презрительно подкинув рукой дешевенький механизм, заявил:
— Это не стоит и десяти франков!
Что было делать? Публика, узнавшая Жореса, взирала на эту катастрофу с веселым и откровенным любопытством. Наконец управляющий рестораном, склонившись в низком поклоне перед господином депутатом, заверил Жореса в своем высоком уважении и доверии. Друзей выпустили.
Если бы в жизни Жана все так хорошо кончалось… 22 июня 1909 года состоялась свадьба Мадлен. Ее избранник — Марсель Деляпорт, мелкий юрист, чиновник, отличавшийся полным отсутствием всяких талантов. Вскоре появился ребенок, внук Жореса. Дед с любовью ожидал его первой улыбки, но не дождался. Мальчик родился глухонемым и парализованным. У Жореса это вызывало всегда мучительную грусть. Некоторые католические газеты с истинно христианской добротой злорадно объявили о божьей мести закоренелому врагу святой церкви…
Но, быть может, ему легче переносить личные несчастья, ибо благородное сердце Жореса с трепетной чуткостью откликалось на любые проявления зла и вмещало в себя бесчисленные страдания. С неустанной последовательностью Жорес выступает против французского колониализма. Правда, у него не хватает последовательности научной, аналитической, он лишь постепенно освобождается от многих иллюзий в отношении колониальной политики. Но, осуждая эту политику из нравственного, этического негодования, он проявляет поразительно терпеливое упорство, терпеливую методичность. Жореса возмущает порабощение народов Азии и Африки, он видит их пробуждение и предвещает им свободу. Он идет все ближе к призванию их права на независимость. А это выглядело в то время поразительно новым и необычным даже для социалистов.
Больше всего он следит за событиями в Марокко. Там главная арена тогдашних захватнических усилий французских колонизаторов. С 1903 по 1913 год, то есть за десять лет, Жорес посвятил Марокко 25 больших выступлений в палате и сотни газетных статей. Он неутомимо раскапывает марокканское осиное гнездо, хотя националистические осы непрерывно жалят его злобной клеветой. Марокко превращается для Жореса в непрерывное дело Дрейфуса, и он не устает разоблачать преступления колонизаторов. Он гневно обличает чудовищные зверства войск генералов д'Амада и Лиоте, разоблачает миф о цивилизаторской роли Франции в Марокко. «Добрая Франция делает успехи», — заявляет он с горьким сарказмом и показывает, что в действительности разрушается замечательная древняя мусульманская цивилизация. Жорес выясняет движущие силы французской колониальной политики, он раскрывает преступную роль банков и промышленных компаний.
Люди нашего поколения видели, как после второй мировой войны Франция переживала мучительные конвульсии, ведя безнадежные колониальные войны в Индокитае и в Северной Африке. А ведь Жорес прозорливо предсказал все это, он еще тогда предвидел неизбежные тяжкие последствия политики колониальных захватов и зверств колонизаторов. Он писал в 1908 году:
«Если я настойчиво указываю на эти страшные события, то не ради горького наслаждения выставлять напоказ эти раны, нанесенные гуманности, праву и чести. Я лишь хочу добиться, насколько это возможно, чтобы разоблаченные мною жестокости не повторялись, Я лишь хочу поколебать уверенность французов в законности насильственных действий, которые нами предпринимаются против целого народа и выражаются в столь чудовищных преступлениях. Я лишь хочу заставить Францию задуматься над тем, какие семена гнева, страдания и ненависти сеет она там и какую печальную жатву соберет она рано или поздно, Я лишь хочу показать Франции на страшном примере, в какой степени от нее скрывают правду, так как под плотным покровом молчания и лжи удалось похоронить потрясающую драму, которая, если бы Франция больше знала о ней, вызвала бы ее гневный протест. Я хочу лишь предостеречь Францию от политики насилия, бесчеловечности и жестокой эксплуатации, которая создаст для нас завтра величайшие затруднения в Индокитае, обремененном непосильными налогами, — подобно тому как она вызывает против нас все более сильную и непримиримую злобу в Марокко». Но уже тогда проявлялись опасные последствия колониальных захватов Франции. Германия время от времени снова ввязывалась в марокканские дела, каждый раз ставя мир на грань войны. Казалось, после кризиса 1905 года и Альхесирасского соглашения она предоставила Франции возможность спокойно пожирать лакомый марокканский кусок.
